Елена Блонди - Ами-Де-Нета [СИ]

Миры мелькали, принимая его в себя, трансформировали то стремительно, будто обрушивая удар на затылок, то медленно, будто погружая в вязкий кисель, потом извергали, отправляя дальше. Не по прямой, а прихотливо, бросая, как игрушечный мяч, что катится, попадает в лунки, отскакивает от препятствий, а иногда взмывает вверх от сильного удара или проносится мимо, удерживаемый на огромной ладони.

Запахи перемешивались с оттенками, вкусы гремели и верещали, буравя уши. Потом наступала тишина, такая грозная, что Даэд сам кидался вперед. Или вниз. Непонятно куда, лишь бы окунуться в жизнь, любую жизнь, не оставаясь запечатанным в мертвенной пустоте, не имеющей ни цвета, ни запаха, ни вкуса.

У него болели все мышцы. Боль сменялась острым наслаждением, потом — блаженным покоем отдыха. Горло саднило от крика и мерно говоримых слов, казалось, он болтает вечность, нанизывая их одно на другое. Тогда он замолкал, отдыхая, но слова перемещались внутрь головы и там стрекотали, пели, смеялись, наслаиваясь друг на друга без конца, так что ни одного не оставалось в памяти, и кажется, он забыл, как говорить их, придавленный количеством фраз, слогов и языков.

Он открывал рот, снова проговаривая слова, как будто они были лишним хмелем, требующим освобождения, чтоб не отравить его нутро.

И — время. Он ощущал его, как чувствуют жару или холод. Оно бежало, обжигая, останавливалось, леденя кожу. Шло мерно, переваливаясь, погружая тело в бессмысленный уют теплоты и вдруг кусало, прыгая из скорости в неподвижность, из остановки в неудержимый бег.

Миллионы раз Даэд открывал рот, собираясь остановить происходящее. Держал на привязи нужное слово, как держат в кармане последнюю монету, мысленно тратя ее снова и снова, но зная — трата будет единственной, карман останется пустым.

И всякий раз мешало что-то. Наслаждение женским телом, таким совершенным. Или возня с самками в глубине пещеры. Удар, отшибающий память в драке. Упоение боем, или радость хорошо знакомой работы. Необходимость дослушать учителя, который вот сейчас скажет главное, самую истину, а после — умирание памяти, когда приходилось терпеливо ждать ее возрождения, держа на меняющемся лицо бессмысленную улыбку.

— Хватит!

Даэд поднял голову от наковальни, сердито глядя поверх раскаленного бруска металла. Кто посмел прервать? Это будет лучшая его…

— Хватит! — закричал мальчишеский голос, тоже очень сердитый, и повторил, не объясняя, — хватит!

Даэд мягко отодвинул в пустоту челемы, они закопошились, переползая в поисках угла потемнее. Выпрямился, извивая конечности, с которых капала драгоценная меаль, шлепалась на каменный пол и тут же испарялась без толку. Он вытянул верхнюю руку обвиняющим жестом, показывая — снова сухая, а значит, придется добывать новых челемы. Рука перестала извиваться, застыла, принимая непонятную, угрожающую форму. Сужалась, потом расширялась, делясь на почти одинаковые отростки.

Даэд послал глаз ближе. Но тот, меняясь, прищурился, рассматривая растопыренные пальцы. И на лице Даэда растеклось удивление, поднимая брови и приоткрывая рот.

Пальцы. Рука. Это не удивляло его, принявшего уже человеческий облик, после того, как этот, кричащий, украл из кармана слово-монету. Но почему рука такая? Жесткое запястье, покрытое редкими темными волосками, широкая сухая ладонь. Узловатые пальцы, унизанные кольцами. Старые.

— Старые руки…

— Ничего не старые, — сердито сказал мальчик, который стоял поодаль, опустив руки и настороженно глядя светлыми глазами на загорелом лице, — работал просто много. То ты моего бати руки не видел.

— Не видел… — Даэда поразил звук собственного голоса. Глубокий, чуть с хрипотцой. Голос взрослого мужчины.

— Я… — он замолчал, не зная, что спросить, и испытывая страстное желание ощупать этими руками свое лицо. Очень чесались щеки и подбородок.

Мальчик подумал, кивнул, показывая рукой на приоткрытую дверь.

— Ты извини. Тебе побриться нужно. А то, как алкаш какой. Пошли, я подожду.

Он стоял в дверях и что-то рассказывал, пока Даэд, ошеломленный своим лицом в зеркале, не замечая, привычно управлялся с пластмассовым станком и тюбиком крема-пенки. Щеки становились гладкими. Насколько это возможно, если по каждой легла резкая продольная морщина, и еще несколько мелких — от уголков губ.

— Так смотришь, вроде себя не видел, — рассмеялся мальчик, перебивая собственный рассказ, — смешной ты. Мы с тобой столько знакомы, а я все никак не привыкну.

— Сколько? — голос прокатился внутри, вибрируя глубокими нотами. Даэд прислушался, кивнул мысленно. Хороший голос. И парень прав, конечно, он не старик, но кшаат возьми, совсем уже взрослый!

— Что?

— Сколько знакомы?

— Ну ты даешь, Давид! — светлые глаза в глубине зеркала стали почти круглыми, — а, ладно. Опять твои сны, да? Третье лето. Тебе скоро уезжать. Жалко, конечно. На скалы пойдем сегодня? А то вдруг не успеем. А еще завтра обещали грозу, прикинь, лето кончается, а тут грозища. С молниями. Мамка завтра на ужин тебя зовет, так что нужно ракушек надрать. Вдруг завтра гроза.

— Да… — Даэд вытирал полотенцем выбритые скулы, продолжая разглядывать темное лицо со складками на щеках и веерами морщинок в уголках глаз. Сколько же ему тут лет? Неллет посмеется его испугу.

— Илена будет скучать.

— Что? — он резко повернулся, опуская руку с полотенцем.

— Ой, — засмеялся собеседник, — только не говори, что не знал. Ленка, которая чебуреками торгует, она ж по тебе сохнет, второе лето уже. Ну, конечно, не девчонка совсем, но нормальная такая тетка, красивая. За ней полбазара бегают, а она меня ловит, спрашивает, а что, Давидка скоро уезжает?

— Лена. — Даэд вдруг резко вспомнил поднятое в темноте светлое лицо, дыхание на своей шее. Женские руки, распахивающие тонкую клетчатую рубашку, под которой крепкая округлая грудь с шелковой на сосках кожей.

— А-а-а… понятно, — мальчик скорчил рожу, кивая и подмигивая, — вы, значит, уже, а я ж и думаю, чего она про тебя все.

— Перестань. Мужик ты или кто?

Мальчик послушно перестал. Даэд прибавил, выходя и хлопая его по плечу:

— Сегодня. Поныряем, да я к ней схожу. А завтра будем грозу смотреть. И ужин у вас. Мама твоя классно готовит, — он помолчал и добавил, — Андрюха.

— Йессс! — Андрей поднял над головой кулак, — ура, все успеем! Может, и дорассказать успеешь. А если нет, ты мне напиши, хорошо? Из экспедиции. Чтоб я знал, чем там кончилось, с принцессой Неллет.

— Да, — хрипло сказал Даэд, щурясь на яркое солнце, сверкающее по синей воде бухты, окруженной холмами и скалами, — напишу. Про нее.

А пока, идя с мальчиком по горячему песку вдоль сверкающей полосы прибоя, он мысленно писал самой Неллет, видя слова, что укладывались в ровные строки, ограниченные краями очередного свитка. Он тут сам. Вдруг Неллет не сумеет подробно увидеть мир, который готов принять их в себя. Готов настолько, что Даэд полностью ощущает себя в нем своим, пусть странным, но мало ли странных во всех мирах. Мужчина по имени Давид, который приехал отдохнуть после тяжелой работы в экспедиции, где-то там, в диких лесах на берегу северной реки. Отдохнуть, погреться на ласковом южном солнце, вволю понырять в теплую воду за вкусными ракушками. Посидеть у костра на вечернем песке, рассказывая чудесное, чтобы заблестели глаза у мальчишки, сидящего напротив, за языками живого пламени. И слушая его встречные рассказы, кивая, пока совсем рядом мерно шумит вода, а из поселка доносится смягченная расстоянием тихая музыка.