Мэгги Стивотер - Все нечестные святые

Супруги скатились вниз по лестнице, и Мария наверняка свернула бы себе шею, если бы не приземлилась на Эдгара. Поэтому она всего лишь сломала левую ногу (ее муж пять лет назад сломал правую), а Эдгар только заработал сильный ушиб груди в том месте, на которое упала его супруга.

Теперь Мария тоже не могла работать, и семейство Лопес вдруг обнаружило, что все его члены находятся на иждивении, но при этом никто не работает. Скромные сбережения быстро подошли к концу. Они задолжали за квартиру, обещая заплатить в следующем месяце, потом в следующем, и в следующем, пока терпение домовладельца не иссякло. Он заявил чете Лопес, что их следовало бы вышвырнуть на улицу, но до сего дня они много лет были порядочными жильцами.

Более того, домовладелец сообщил, что у него есть очень застенчивый сын, не пользующийся успехом у прекрасного пола, а он, домовладелец, заметил, какой умной и прекрасной юной женщиной стала Марисита. Он выступил с предложением: если, конечно, Марисита согласится, она могла бы повстречаться с его скромным сынулей. Возможно, между ними вспыхнет любовь.

Остальное осталось невысказанным, разумеется, если вспыхнет любовь и дело пойдет к свадьбе, он не выбросит своих новых родственников на улицу.

Марисита согласилась встретиться с сыном домовладельца. Она до сих пор помнила, как тогда нервничала и надеялась. Их домовладелец был человеком добрым, а в 1961 году в Сан-Антонио мало кто согласился бы представить своего сына дочери своих испаноговорящих жильцов, и всё же домовладелец до них снизошел. Либо его сын окажется совершенно невыносимым, либо он замечательный и спасет их всех.

На поверку вышло, что сын домовладельца не является ни тем, ни другим.

Звали его Гомер, и он оказался ни красавцем, ни уродом, ни ужасным, ни чудесным. Застенчивый и неловкий, чуть ниже Мариситы, и потел он немного больше Мариситы. Едва увидев девушку, он сразу же потерял голову от любви.

Марисита в него не влюбилась, ни сразу, ни потом, ни спустя несколько недель ухаживаний.

Никто не принуждал ее идти за него замуж, она вполне могла отказаться. Но каждый вечер, возвращаясь домой после прогулки с Гомером, она видела Эдгара, нога которого покоилась на стуле, а рядом сидела Мария, которой еще не сняли гипс, – родители держались за руки.

Еще Марисита видела сестренок, мирно сопящих в своих кроватях в соседней комнате; родные спрашивали, как прошло ее свидание, и она неизменно отвечала: «Чудесно».

Не могла же она их подвести.

Итак, назначили день свадьбы. Сначала Марисита пыталась влюбиться в Гомера, потом стала убеждать себя, что для счастья ей не требуется настоящая любовь, и под конец стала надеяться, что, возможно, проживет не слишком долго и, быть может, в следующей жизни сможет жить так, как сама захочет.

Когда никто не видел, она плакала, а в присутствии родных улыбалась и смеялась.

Свадебную церемонию решили провести в кафедральном соборе Сан-Фернандо, и добиться этого удалось исключительно благодаря связям домовладельца. Собор, старинное, величественное здание, был построен в начале восемнадцатого века. Белые колонны поддерживали арочный свод, а крыша держалась на белых округлых брусьях, походивших на ребра огромного кита. Любая невеста пришла бы в восторг, доведись ей выходить замуж в таком величественном месте. В таком месте должна начинаться история большой любви.

Вот только в случае Мариситы ни о какой любви и речи не шло.

Гомер стоял у алтаря рядом со священником и ждал невесту. Марисита остановилась в дверях. Эдгар вел ее под руку, он плохо ходил, но положил себе во что бы то ни стало дохромать до алтаря, раз уж это единственное, что он может сделать для дочери. Марисита видела обращенное к ней лицо матери, сидевшей в самом первом ряду, и слышала смех младших сестричек, готовившихся бросать в нее цветочные лепестки. Макса в первом ряду не наблюдалось, потому что пятнадцать минут назад он закатил истерику из-за своего костюма и теперь ждал кого-то снаружи, дабы сказать тому человеку, что с самого начала был прав, а до тех пор отказывался заходить.

Марисита посмотрела на свою семью и сказала себе, что спасает их. Слезы подступили к ее глазам, но она не позволила им пролиться и попыталась улыбнуться.

Но не смогла.

Поэтому Марисита побежала.

Она выбежала из церкви, и отец не смог побежать за ней из-за больной ноги, а сестры испытали слишком сильный шок и не поняли, что Марисита не собирается останавливаться, и Макс не остановил ее, потому что никогда не гнался ни за кем, кроме собственной ярости. Поэтому Марисита бежала, бежала и бежала. Она бежала весь день и всю ночь, потом еще один день и еще одну ночь, и так без конца, всё дальше и дальше, придерживая обеими руками свадебное платье и плача из-за того, что предала родных.

Потом она обнаружила, что прибежала в Бичо Раро, и в ее душе назрело первое чудо.

– И тогда ты получила чудо? – спросил Хоакин. Он с огромным трудом продолжал говорить в непринужденной манере Дьябло Дьябло, потому что его, как и всех присутствующих, до глубины души поразил рассказ Мариситы. Хоакин, Пит и Беатрис смотрели на закрытые дверцы кузова грузовика, представляя, как Марисита стоит одна на сцене.

– Да, – подтвердила Марисита. Она снова плакала, с трудом выдавливая слова сквозь слезы. Не всегда можно определить, что выступающий по радио человек плачет, но сейчас в голосе девушки отчетливо звучали рыдания. Этот душераздирающий звук явственно перекрывал шум идущего вокруг Мариситы дождя.

Хоакин пожалел, что семья Мариситы не слышит этот рассказ, как Робби и Бетси услышали письма друг друга прошлой ночью. Но ее семья находилась за много миль от Бичо Раро, поэтому он просто продолжил.

– А потом тебе помог Даниэль?

Марисита прошептала:

– Я знала, что он рискует собой.

Она не сомневалась, что в следующие несколько минут все Сория ее возненавидят, если не уже, после того как услышали о предательстве, которое она совершила по отношению к своим родным. И всё же она продолжала.

– Мы знали, что не должны говорить друг с другом. Но иногда… он заходил ко мне на кухню и просто сидел там, пока я готовила. Я не готовила для него… я знала, что это запрещено. Но иногда после его ухода я замечала, что пропало несколько бискочито или чурро, и я стала готовить их для Даниэля и оставлять там, откуда он мог стащить столько, сколько хотел. И… знаю, нам не следовало разговаривать, но иногда я ходила к Раке и молилась в саду вместе с Даниэлем. Он не должен был ничего мне давать, но порой он оставлял всякие вещицы там, где я могла их забрать: нитку для моего шитья, губную гармошку или найденное им птичье гнездо. Мы не разговаривали. Мы знали, что нельзя этого делать, но, в конце концов… мы стали вместе гулять по пустыне. Мы не разговаривали, мы знали, что нельзя. Мы знали… что нам не следует…