Дмитрий Заваров - Осень на краю света

Мужики толкнули священника вперед, сами двинулись следом — пройти сквозь кусты можно было только по одному.

— Оставьте меня в покое, слышите?

— Ковыляй резвей!

Снова толчок — и отец Андрей, споткнувшись, распахнул плечом фанерную дверь. Теплый отсвет упал на крыльцо. Мужики быстро нырнули вслед за хозяином. Дверь с грохотом захлопнулась. Начинало темнеть…

— Не врешь? — спросил отец Димитрий.

— Ну ты что! — обидчиво отстранился Митяй. — В натуре говорю! Наш священник и, эта, два бугая с ним. Подхватили и поволокли.

— А хрен ли ты смотрел-то? — презрительно бросил Кабан.

— А что делать надо было?

Митяй и Кабан — два алкоголика. Отец Димитрий встретил их в магазине, одноэтажной постройке с застекленным фасадом, смотрящим на площадь Ленина. Митяй — маленький, щуплый, вертлявый, в грязно-коричневом спортивном костюме и дутой синтетической куртке с надписью USA на спине. Клетчатая кепка на коротко стриженной голове дополняла образ классического гопника. Кабан же был типичным «богатырем»: ростом под два метра, коричневая кожанка с крупной молнией — такие носили военные летчики — еле сходилась на животе, широкое лицо с толстыми губами, раскиданные во все стороны кудрявые вихры. Если Митяй напоминал какого-то мелкого зверя, типа хорька или белки, то Кабан, несмотря на свое прозвище, больше походил на медведя. Оба были небриты, и от обоих за версту несло кислым перегаром.

Отец Димитрий застал Митяя с Кабаном у прилавка, в процессе выпрашивания у продавщицы — мясистой, нестарой еще тетки с большим носом — бутылку взаймы. Продавщица беззлобно крыла их трехэтажным матом, вспоминая прошлые долги. Митяй сыпал скороговоркой, мельтешил, проглатывая окончания слов. Кабан изредка вставлял реплики — басовитые, основательные. Это напоминало некий устоявшийся ритуал, традиционному течению которого помешало появление в магазине постороннего.

— Земляк! — гулко прокричал Кабан, заметив отца Димитрия. — Выручи. Двадцать рублей.

— Брат! — Митяй вмиг подскочил, пристроился сбоку и проникновенно заглянул в глаза. — Брат, эта, помоги! Трубы горят! Сам понимаешь, бывает, что приперло, помоги, а то, эта, копыта откинем.

— А ну отвалили от человека! — прогремела продавщица от прилавка.

— Не лезь, тетя Люда! — плаксиво попросил Митяй.

— Вы местные? — спросил отец Димитрий.

— А чьи ж еще-то? — презрительно хмыкнула тетя Люда. — Вы думаете, мы таких из города выписываем?

— Кровопийца! — обличил ее Кабан.

— Как разговариваешь! Попроси у меня еще!

— Бутылку столичной, три стакана и банку огурцов, — заказал отец Димитрий.

— И сигарет. «Примы» хотя бы, — попросил Митяй.

— Гулять так гулять! — кивнул отец Димитрий.

Все-таки было похоже, что погода налаживалась: просветы в тучах становились все шире, солнце уже надолго не исчезало. Пейзаж заиграл теплыми тонами, воздух очистился от влажной мути, потеплело.

Митяй с Кабаном привели нового знакомого на опушку рощи за кладбищем. Уселись на пригорке, под тремя березами, у стола, роль которого выполняла повернутая набок катушка из-под кабеля. Вокруг катушки был протоптан круг, все остальное пространство поросло высокой травой, тонкие стебли которой напоминали спутанные волосы. Склон круто спускался к излучине ручья, в этом месте довольно широкого. В гуще камышей виднелся деревянный помост — к нему от дороги, опоясывающей холм снизу, вела тропинка. За ручьем, на крутом холме, сквозь тополя проглядывал старый дом с колоннами. А левее тянулось поросшее бурьяном и кустарником поле, за которым — у самого горизонта — стояла стена леса, плавно загибающегося в сторону деревни. Когда выглядывало солнце, серый, похмельный пейзаж разительно преображался: грязная трава становилась золотой, искрами выблескивал ручей в камышовой гуще, загорались яркими красками кроны далеких тополей на холме у детдома.

— Отец Димитрий, а ты, эта, правда священник? — спросил Митяй, присаживаясь на бревно.

— Нет, — ответил отец Димитрий и уселся рядом.

— Глупостей не спрашивай, — посоветовал Кабан.

— А чего он в шинели?

— Хочется ему.

Кабан положил пакет на стол и начал методично выкладывать: стопку пластиковых стаканчиков, бутылку водки, баклажку пива, банку с огурцами, несколько штук нарванных по дороге яблок, сигареты. На дощатую поверхность стола, еще толком не просохшую, налипли листья, отчего казалось, что сверху лежит нарядная скатерть. Посреди деревянного круга имелась дырка, в которую была засунута пластиковая бутылка со срезанным верхом — в коричневой воде плавали разбухшие окурки. Митяй резко вскочил, сдернул со стола бутылку, с хрустом свернул крышку. Кабан расставил стаканы.

— Ты извини, земляк, за халяву, — попросил Кабан.

— Ну да, поправиться надо, а денег нету, — подхватил Митяй. — Мы, эта, принимали вчера немного.

— И позавчера, — добавил отец Димитрий.

— Ну, эта, и… да. Подхалтурили тут немного. Надо было отдохнуть, от работы и кони дохнут.

Митяй держал стакан двумя руками, напоминая белку — особенно когда опять опустился на бревно, поджав к груди ноги.

— Что за люди были? — спросил отец Димитрий.

— А? — не понял Митяй.

— Что за люди на настоятеля напали?

— Так, эта, не знаю я. — Митяй поиграл бровями. — Вроде Хунькины.

— Чьи?

— Тарас Хунько называется, — ответил Кабан.

— Местный новый русский с Украины, — подхватил Митяй. — У него с той стороны деревни птицеферма. Мимо проходишь, воняет, эта, так, что глаза режет. А сам он сюда приехал в начале девяностых. Молоком барыжил. Потом поднялся, начал курями-яйцами торговать. Сука, эта, каких поискать.

— Выпьем, — напомнил Кабан.

Стаканы врезались друг в друга, хрустнули, упруго изогнув кромки. Водка обожгла, скособочила, застряла в горле, где-то чуть пониже кадыка.

— Курва, — просипел Кабан, моргая заслезившимися глазами.

— А ты что хотел за сорок пять рублей? — свистящим шепотом поинтересовался Митяй.

— Многих в лихие годы водка покосит, — сказал отец Димитрий, подхватив со стола яблоко.

— Точно, — согласился Кабан, выуживая огурец.

— А как не пить? Ты, отец, эта, сам видишь, как живем. Как собаки! Жизни не стало. Работы нету.

— А что ты умеешь?

— Да я что угодно! — Митяй возбужденно вскочил с бревна. — Я и плотник, и сантехник, и автослесарь. Мне что хошь скажи — я никогда от работы не отказывался.

Ветер набросился на деревья, несколько листьев, кружась, опустились на стол, один — прямо в стакан Кабана. Тот хотел было вытащить, потянулся, но почему-то передумал. Солнце рассыпалось бликами на округлостях бутылки. С креста церкви сорвалась ворона, понеслась через поле в сторону детского дома, протяжно каркая.