Дмитрий Заваров - Осень на краю света

— Здравствуйте! — приятный мужской голос.

— Добрый вечер. — Юрий Григорич решил быть вежливым с темным человеком.

— Простите, а что вы тут делаете?

— Водку пью.

— Странное место для распития.

— Что ж, — Юрий Григорич несколько смутился, — я, видите ли, поминаю.

— Ульяну Тихоновну?

— Ну а кого ж еще-то?

— Вы ее знали? — Невидимый мужик явно заинтересовался и подошел вплотную к ограде.

Свечка на могиле давала какой-никакой свет — придвинувшись ближе, неизвестный попал в красноватый отблеск. Высветилось только лицо: круглое, аккуратное — как у положительных героев-комсомольцев в советских фильмах.

— Простите за грубость, — Юрию Григоричу лицо пришедшего не понравилось, и он перешел на режим пьяной дерзости, — но какое ваше дело?

— Самое прямое. Я ее родственник.

— Опа! — Юрий Григорич растопырил глаза, но в темноте этого никто не увидел. — Так это ты, что ли, на поминках вертелся?

— Так, постойте. — Мужик протиснулся в калитку и наклонился, прищурившись. — Вы Юрий, племянник? Да, точно, я вас по усам узнал.

— Молодец. Это, значит, тебе я дом отписал?

— Ну да. — Мужик сморщил лицо, огорченный грубостью постановки вопроса.

— Садись тогда, помянем. Сигареты у тебя есть?

— Не курю.

— А звать как?

— Вадим, — миролюбиво представился родственник, присаживаясь рядом, на место тетки Ульяны.

— По кладбищу чего ночами шатаешься? — спросил Юрий Григорич, наливая себе водки.

— Я в деревню шел.

— Зачем? А, ну да…

— Нет, я, видите ли, в детдоме работаю. Я за пацаном нашим направлялся.

— Пей, у тебя налито. А пацан — это который к Иванычу бегает?

— Он самый.

Выпили, не чокаясь. Юрий Григорич подвинул родственнику целое яблоко, себе взял надкусанное.

— Жаль, у тебя сигарет нету. Что ж ты, родственник, курить-то не выучился?

— Я даже в детстве не баловался.

— Здоровье бережешь? Правильно, — презрительно одобрил Юрий Григорич.

— А вы тут какими судьбами? — поинтересовался Вадим сквозь хруст яблока.

— Я, Вадик, приехал, чтобы икону найти. Слыхал о ней?

— Кто ж тут не слыхал!

— Снова молодец. Есть чего сказать по этому поводу?

Юрию Григоричу нравился тот покровительственно-наставительный тон, который он, по пьяному наитию, принял в разговоре с этим внезапно объявившимся родственником. Нельзя было сказать, что Вадим его раздражал, но был он какой-то… соразмерный и среднестатистический, как манекен — живые такими не бывают.

— Что ж сказать… Жалко, конечно, что пропала. Это ведь не просто икона. Ваша, ну, точнее, наша семейная история вокруг нее завязана.

— Как это?

— Неужто не знаете?

— Ты думаешь, я просто для поддержки разговора спрашиваю?

— Да нет, конечно. — Вадим поерзал. — Думал, тетя Ульяна рассказала. Отец ее, ваш прадед, был настоятелем этого храма. А храм, по сути, и был построен из-за этой иконы — местным помещиком Шепелевым, генералом, кстати. Есть сведения, что он ее привез из турецкого похода.

— Ценная икона?

— Генерал утверждал, что она написана Андреем Рублевым.

— Вот как?

Юрий Григорич обернулся, посмотрел на подсвеченную колокольню на холме. Хотел еще что-то сказать, но не придумалось.

— Насчет Андрея Рублева не уверен, но икона — несомненный шедевр, — продолжил Вадим. — И возраст весьма и весьма приличный. Я, впрочем, не специалист… Так вот. Как уже говорил, ваш прадед, отец Тихон, стал настоятелем в тысяча восемьсот девяностом году, то есть с момента постройки. И был им до самой революции, точнее даже до тысяча девятьсот восемнадцатого года, когда храм был закрыт. С тех пор икону никто не видел.

— И все это время она была у тетки?

— Получается так.

— Видимо, прадед передал ей на хранение, — предположил Юрий Григорич.

— Может быть. По этому поводу есть одна легенда. Якобы храм решил взорвать один из сыновей отца Тихона, фанатичный большевик. Когда он стал закладывать взрывчатку, его отец зашел внутрь и заперся. Сказал, что хочет погибнуть вместе с храмом, если уж вырастил такого сына. И сын его, несмотря на это, все-таки привел взрывчатку в действие. По каким-то причинам разрушилась только колокольня. Колокольня, кстати, действительно была разрушена, ее только недавно восстановили. Ну так вот, как говорится, когда дым рассеялся, большевики взломали двери, но ни отца Тихона, ни иконы внутри уже не было. Такая вот красивая легенда.

Юрий Григорич разлил остатки по стаканам. Не дожидаясь, выпил. Шумно выдохнул, но закусывать не стал. Язычок огня танцевал внутри стекла, хотя ветра не было, и от этой пляски вокруг могилы носились какие-то сказочные тени. Юрий Григорич знал, что его прадед был священником, отец рассказывал, но в детстве он, наоборот, очень стеснялся этого — пионер все-таки, — поэтому темой не интересовался…

— Ты сам-то веришь в эту легенду? — спросил он.

— А вот знаете, склонен верить. Я в детдоме заведую краеведческим кружком. На этой почве порылся в архивах. Документов практически не сохранилось. Восемнадцатый год, сами понимаете. Но кое-что нашел. Тихон Пономарев имеется в списке разыскиваемых врагов революции. И тут еще один любопытный момент. Документ подписан уездным комиссаром Дмитрием Пономаревым. У отца Тихона было трое детей: Ульяна, ваш дед Семен и Дмитрий. Так что и история с подрывом храма может быть вполне реальной.

— Шекспир бы порадовался, — пробормотал Юрий Григорич. — У тебя точно сигарет нет?

— Точно.

— Что делать и кто виноват…

— Вы где ночуете? — поинтересовался Вадим.

— У друга.

— Если хотите, давайте ко мне. К нам то есть. Правда, там не топлено и не убрано.

— Что так?

Юрий Григорич покосился на родственника — на фоне могильной плиты четко обозначился его профиль: с прямым носом и соразмерными губами.

— Я в детдоме живу, там с хозяйством заморачиваться не нужно. Я же один.

— Отчего не женился?

— Да все как-то… Да и на ком тут женишься?

— Кстати, хочу спросить: что это тебя, Вадик, в деревню занесло?

— Всю жизнь в Москве прожил. Осточертело. Да и город сильно изменился.

— Это точно, — согласился Юрий Григорич. — Сам бы свалил куда подальше. Да не смогу, наверное. Привык.

Он меланхолично поковырял пальцами в пустой пачке — вдруг где-то там затаилась последняя, незамеченная, папироса. Но нет, пачка была безнадежно пуста.

— Вы не злитесь на меня, что я дом на себя переписал? Вам-то, я так понял, не нужен…

— Да ладно, что ты вспомнил-то, — отмахнулся Юрий Григорич. — Я бы, если бы Иваныч не позвонил, и не выбрался сюда.

— Тетя Ульяна рассказывала, что вы в детстве очень любили к ней приезжать.

— Любил…

Холодало. Было видно, что при дыхании изо рта вырывается легкий парок. Свечка снова горела ровным теплым пламенем — огонек на фитиле напоминал застывшую в полете каплю. Пятно света застыло на белом овале фотографии, тускло золотились в выемках даты смерти. Сам гранитный крест поблескивал на гранях вкраплениями слюды.