Ирина Валерина - Вернуть Эву [СИ]

Пальцы сжали шар, я размахнулся и ударил его по виску. Ноль реакции, но тут же на меня навалились остальные, и единственным оружием, доступным мне, был искрящийся шар. Я закричал. Слизкий туман коснулся ног. Я ударил по нависшей надо мной голове ещё и ещё и успел подумать, что всё, чем осветятся мои последние секунды — это одно-единственное воспоминание.

…Эва, неловко переступающая через корни деревьев по дорожке к магазину…

И шар вспыхнул.

Мир в одночасье стал двумерным. Всё произошло мгновенно — от шара в моих пальцах поползло нечто чёрное, с огненной каймой, пожирающее пространство вокруг меня. Искрящийся шар, который я выронил из рук, словно заставил тлеть кусок бумаги — и этот больной мир, который был нарисован на нём, сейчас сминался и трещал, пожираемый огнём.

А потом пропала боль. Всё это время я, оказывается, нёс ее в себе: и когда бежал через безумный лес, и когда поднимался по мраморным ступеням цитадели, и когда шёл по улице вымершего квартала. Боль оттягивала плечи тяжёлым рюкзаком. Боль ввинчивалась в позвоночник. Боль сводила горло спазмом. И неожиданно её не стало.

Я закрыл глаза. И пришла тишина — мёртвая, мертвее не придумаешь.

И она пришла не одна.

Когда я открыл глаза, вокруг меня царила кромешная тьма. Страх, огромный, всеобъемлющий — тот самый, из детских парализующих кошмаров, — шевельнулся за моей спиной. Я резко обернулся, чувствуя, как бешено колотится сердце, и принялся шарить руками вокруг себя, уже не понимая — я ослеп или что-то сломалось в этом безумном мире.

Опустившись на корточки, я осторожно коснулся земли. Нащупал холодный, неприятно жирный песок. Или… прах? Брезгливо отряхнув ладонь, сунул руку в карман — пальцы неприятно покалывало, как будто схватился за горячее.

В руку мне ткнулось что-то круглое и тёплое. Я сжал пальцы и вытащил один из двух оставшихся шаров Жонглёра.

Он слабо засветился в темноте и, мягко качнувшись, скатился с ладони, но не упал, а завис в воздухе на уровне моей груди, медленно вращаясь вокруг своей оси. Лиловые искры, пробегая по его сфере, освещали силуэты деревьев. Вы когда-нибудь видели старые фотографии в сепии, потемневшие и пожелтевшие от времени? Таким же был пейзаж, проявленный из тьмы неярким свечением жонглёрского шара. Истончённые желтоватые тени, больше похожие на плод фантазии спятившего театрального декоратора, медленно колыхались, будто бурые водоросли в загнивающей воде.

Едва я пошевелился, как шар сдвинулся с места. Он словно предлагал мне следовать за ним. Когда я сделал шаг, он неспешно поплыл впереди, освещая путь. Теперь он вёл меня, как клубок Ариадны — Тесея, мимо неподвижных теней этого лабиринта. Вел к Эве — или навсегда уводил от неё? И какой Минотавр ждёт меня в очередном тупике?

…Дом возник внезапно, выхваченный из тьмы очередной вспышкой лиловых искр. Приземистый, но при этом сильно вытянутый в длину, несуразный, если не сказать уродливый, он выглядел достойным продолжением окружающего меня кошмара.

Я настолько вымотался, что прошёл бы мимо него, если бы в одном из окон не встрепенулся бледный мотылёк света.

Шар начал мигать, когда до дома оставалось несколько шагов. К тому моменту, когда я открыл тяжёлую входную дверь, его сил хватало лишь только на то, чтобы слабо подсвечивать мне на полшага вперёд.

Почти на ощупь я миновал тёмную прихожую и очутился в длинном коридоре со множеством выходящих в него высоких дверей. Здесь шар мигнул в последний раз и канул во тьму.

При первом же моём шаге деревянные половицы предательски скрипнули, и я замер, ожидая появления хозяев. Но никто не отозвался, и тогда я осторожно двинулся по мрачному коридору, инстинктивно держась подальше от дверей.

Я почти добрался до конца коридора, когда торцевая дверь в комнату медленно отворилась, и под ноги мне пролился неяркий свет.

Не раздумывая, я вошёл туда. За круглым столом, покрытым несвежей скатертью, испещрённой пятнами вина, сидели три человека. Первой в глаза бросилась девушка, находящаяся прямо напротив меня. Кожа её отливала фарфоровой белизной, и поэтому ярко-красные, словно облитые лаком губы так тревожно выделялись на лице, притягивая взгляд. Огромные глаза цвета пожухлой под изморозью травы безучастно уставились на меня, но она тут же отвернулась ко второй женщине, чьё лицо скрывалось в тени.

Тут слабый огонёк, танцующий на фитиле пошарпанной керосиновой лампы, метнулся и затрещал, после — резко вырос, выхватив из полутьмы лицо третьего человека.

Я почти не удивился, увидев Будочника.

…Или ещё одного из его братьев?.. Этот, как мне показалось в неверном свете, был более седым, чем два предыдущих.

Он посмотрел на меня так, как будто давно ожидал увидеть, и спросил — неспешно, слегка растягивая гласные:

— Хотите чаю? На улице сегодня особенно неуютно.

Я пожал плечами. Пить чай, да ещё в компании этого субъекта — последнее, чего бы я хотел, но разговор с ним мог хоть что-то прояснить.

Проигнорировав предложенный стул, я осмотрелся, насколько позволял слабый свет. По всей комнате, начиная от стола, лежали длинные ломкие тени, а по углам тьма сгущалась настолько сильно, что я опасался смотреть туда дольше пары секунд — воображение играло со мной злую шутку, овеществляя иллюзорное. После того, как в дальнем углу мне примерещился гигантский паук, мерно перебирающий сухими тонкими лапами, я предпочёл сделать вид, что увлечённо рассматриваю набитый старой посудой буфет.

Более всего комната напоминала старинную антикварную лавку, заставленную тарелками, разномастными чашками и стаканами, старыми игрушками, разбухшими от сырости книгами и прочим барахлом, которое выносит волной на берег забвения после крушения чьей-нибудь жизни. Вещи выглядели беспородными, неуместными, словно бы собранными из разных домов и эпох.

Неуют во мне только усилился. Иногда я посещал такие дома. Они все воняют, потому что там умерло время. Думаю, вы понимаете, о чём я говорю. Это сложный запах: немного заплесневелый, немного грязный, немного пряный. Удушливый, цепкий, тянущийся за вами целый день после того, как вы покинули старые стены.

— Пожалуйста, не стесняйтесь.

Будочник потянулся за чашкой и наполнил ее тёмным густым чаем. Белёсый пар поднялся над золотистым ободком, приняв форму вопросительного знака, но Будочник поспешно смахнул его ладонью.

— Сахар у вас тоже по талонам? — Я снял со старой пыльной лампы траченный молью абажур и покрутил в руках, сдерживая желание нахлобучить эту уродливую конструкцию на голову хозяина дома.

Будочник, словно прочитав мои мысли, миролюбиво улыбнулся:

— О, ну что вы. Прошу.

Он подвинул ко мне сахарницу; серебряные щипчики клацнули о фарфор сухо и хищно.