Ярослав Веров - Иррационариум. Толкование нереальности [litres]

Мирослава пошла к двери.

– Разве вам плохо живётся в моём городе? – устало спросил Марат Петрович, стоя по колено в снегу.

– Провалитесь вы, – ответила Мирослава. – И пальто я ваше потеряла.

Она вернулась из заснеженного двора в октябрьскую осень. Села в притарахтевший трамвай.

– Я хочу домой, – прошептала она кондуктору. – Я вам уже заплатила.

Кондуктор привычно кивнул.

Чух-чух-чух.

Роза Алимовна оголтело чухала потную шею.

Барышня-фотограф ушла. Ох и неприятная же особа!

Ходила тут, кривилася на всё. Такая чистенькая уся из себя, куды там. На лице – гадливость, будто в свинюшник попала.

Роза Алимовна вышла в столовую, огляделась по сторонам. Ну… того-ентого… не слишком чисто, что есть – то есть. Но это же не повод на живого человека смотреть, как на коровью лепёшку. На одном столе доедал остатки бисквитного пирожного одинокий воробей.

Роза Алимовна закрыла глаза, и в памяти мигом вспыхнул образ.

Ей повезло. Богатая соседка попросила помочь с уборкой в доме к какому-то ихнему семейному празднику. Заплатила – не поскупилася. Роза Алимовна тогда сходила в магазин купила самой лучшей сметаны, масла настоящего, а не маргарина и напекла дитям бисквитных пироженок. Таких, как сегодня, только размером поменьше. Помнится, тогда Серёжка взял несколько во двор, угостить друзей. Ну, чтобы не только его чужие мамаши угощали – так сказал. И тогда чуть ли не впервые в жизни ему не было стыдно за мать. Когда дети енти пироженки уплетали и удивлялися: «Неужели тётя Роза сама напекла?» Даже хулиган главный во дворе удивлялся и вторую пироженку себе отобрал.

Роза Алимовна моргнула, подумала немножко, вернулася на кухню, взяла с раковины мокрую тряпочку и принялась старательно вытирать столы. Некоторые даже стали чище.

Затем она собрала невостребованные пирожки с ежевикой, прихватила большой кусок мясного рулета и потопала домой. Сегодня обещалась зайти Иванночка!

Иванночка впорхнула в квартиру, словно птичка. Ни слёз тебе, ни злости недавней – совсем другой человек. Радостный, светящийся… Воодушевлённый, о!

– Ой, что я вам сейчас расскажу! – с порога запищала Иванна, сияя глазами.

– Да ты проходи, деточка, проходи. Кушать, наверное, хочешь. Вон, какая худая. А у меня – мясной рулетик.

– Да мне бы просто чаю. Или воды, неважно.

Иванна зашла на кухню, хотела сесть за стол, но Роза Алимовна ухватила её за руку.

– Ой, погодь. Я сейчас, того, стол протру. И стул тоже. Чегой-то тут замусорилось…

– Да плевать мне на мусор! – Иванна, смахнув хлебные крошки, устроилась на стуле. – Вы послушайте. Я нашла настоящего мужчину!

– Неужто Гарик позвонил? – Спросила Роза Алимовна, торопясь разрезать подогретый заранее рулет.

«Вот это человек, вот это я понимаю!» – восхищалась она про себя. Ни платьица не боится запачкать, ни, того, в целом свою персону замарать на её кухне. А платьице-то у неё подороже будет, чем джинсы у той, с фотоаппаратом.

– Ай, звонил, да, – Иванна нетерпеливо махнула рукой. – Блеял что-то невнятное, извинялся, что не мог раньше со мной расстаться. Это уже неважно. Я встретила другого. Он стоматолог, как мой дед. У меня зуб разболелся вчера. Обычно с похмелья голова у людей болит, а тут вдруг – это… – она ткнула пальцем в щёку. – Но он мне все вылечил – и зуб, и душу. У него глаза синие, как у деда. И говорит он, как дед. Мягко, но так, что веришь – всё будет хорошо…

Иванна замолчала, уставившись мечтательно на паутину в углу кухни.

– Рулетик мясной. Кушай, – подвинула ей тарелку Роза Алимовна.

– Ага, – Иванна, не глядя, подцепила вилкой кусочек и отправила в рот. – Я вообще теперь не понимаю, как могла сравнивать этого дурака Гари с дедом. Он же совсем другой! – она ухватила новый кусочек. – Глаза другие. И дед никогда бы со мной так не поступил. Да он за меня был готов любого разорвать.

Она внимательно рассмотрела очередной мясной кусок, прежде чем сжевать и его.

– Он мне цветы принёс сегодня! Стоматолог мой. Розы светло-оранжевые. Под цвет волос, сказал – представляете? Дед бабушке только розы и дарил.

– Тоже под цвет волос?

– Нет, конечно, – она дожевала рулет и перешла к ежевичным пирогам. – А от Гари я только ромашку один раз увидела.

– Ты прости его. Гарика-то. Несчастный он. Так по покойнице страдать.

– Та фиг бы с ним. Мы завтра идём встречать рассвет! Представляете? Я и не думала, что в наше время кто-то на такое способен. Последний раз мы с дедом рассветы встречали. Он их любил…

Она снова с задумчивой улыбкой уставилась на паутину.

– Ну а, того… Какой он вообще человек? Если не считать, что на деда похож.

Иванна моргнула. Нахмурила лоб. Кажется, ей подобного вопроса и в голову не приходило.

– Ну… он… классный! Мне с ним легко-легко, хорошо-хорошо! Вы разве за меня не рады?

– Что ты, деточка. Я очень рада. Просто, понимаешь… Может, не надо, того… во всех мужиках деда-то выискивать? Дед – это дед, а твой новый мужчина…

– Да нет же. Я ничего не выискиваю. Он, правда, очень-очень похож на дедушку. И я так счастлива! Вы представить не можете.

Роза Алимовна подавила вздох. Спорить не хотелось. Не хотелось разбивать такую чистую звенящую радость. Может, и правда всё сложится, а она будет тут лезть с советами ентими дурными, настроение портить. Ну а не получится – придёт выплакаться, тогда все советы с моралями и сгодятся.

– А знаете, – сказала Иванна, – я ведь только недавно поняла, как сильно любила деда. Раньше даже отчёта себе в этом не отдавала.

Роза Алимовна сжала её руку.

– Всё будет хорошо, доченька. Я очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.

Щёлк! Щёлк! Щёлк!

Воробей за стеклом старательно чистил клюв об оконную раму.

Мирослава потёрла глаза, приподнялась на кровати. Всё сон? Последнее, что помнит – она садится в трамвай и просит отвезти её домой. Следующий кадр – она просыпается дома в родной постели. Мирослава потянулась – и тело отозвалось болью в мышцах. Она откинула одеяло, села и увидела синяки на локтях и коленях.

Древняя, как мир мелодия. В ритм барабанов вплетаются напевы дудки. Она – на полу, на коленях…

Мирослава тряхнула головой.

В углу на кресле лежал тёплый бирюзовый свитер. Мирослава сунула ноги в тапки и вышла в коридор, уже зная, что увидит мягкие зимние сапожки и светлую зимнюю курточку, которых раньше у неё не было. Кажется, они до сих пор пахли снегом. А её кроссовок и ветровки, в которых выходила вчера из дома, нигде не было видно.

Она побрела на кухню заваривать кофе. Включила чайник, приготовила турку… Сколько же она проспала? Мобильник укоризненно уведомил, что будильник включался три раза. Будильник… Наверное, она ставила его, чтобы не проспать на выставку…