Борис Конофальский - Инквизитор. Мощи святого Леопольда

– Нет, нет, я не приму причастия, положите на меня тяжкую епитимью, – захныкал колдун.– Мне надо помолиться.

– К дьяволу, ты свои грехи и за три жизни не замолишь. – Сказал Волков. – Капитан Пруфф, велите своим людям тащить его на костёр.

– Да, господин кавалер.

Тут же пара солдат подхватила колдуна под локти, стали ставить его на ноги, но тот не вставал, только завывал протяжно. Тогда к ним на помощь пришли ещё два солдата, они потащили толстяка к костру, с того валилась дерюга, обнажая белое уродливое в страшных красных волдырях тело, а они тянули его по камням, а ещё он и обгадился от ужаса перед предстоящим. Жирное рыло его заливали слёзы, глаза были выпучены. И орал при этом, визжал так, что слышно было на милю вокруг:

– Дайте мне помолиться, дайте епитимью, не приму причастия, не приму, то грех вам. Грех ва-а-а-ам.

А солдаты встали было, оглядывались на кавалера, ждали, что он скажет, а тот нечего не говорил, молча глядел на колдуна, и они снова тащили его, морщились и тащили. Поднимали, ставили на костёр боясь перемазаться в его кровь из разодранной кожи, в гной из его огромных прыщей и в его фекалии, которые продолжали литься из колдуна. Они кривились, привязывая его к столбу. А Ханс –Йоахим Зеппельд, ещё недавно бывший владыкой мёртвого города, визжал, не преставая:

– Не приму причастия без епитимьи и покаяния, то гре-е-е-ех вам, грех вам всем, все прокляты будете, за то, что душу мою погубили.

– Да нет у тебя никакой души, сжёг ты её давно, отдал дьяволу,– заорал Волков, который уже не мог выносить его визг. – Говори, примешь причастие, раскаиваешься?

– Нет! Нет! Не приму, будь ты проклят, будь ты проклят, – визжал колдун. – Будьте вы все прокляты!

– Ты никого не можешь проклясть, проклятые проклясть не могут.– В ответ ему крикнул кавалер и двинулся к костру. – Сыч, огня мне.

– Господин, – семенил рядом с ним отец Семион, – а колдун-то прав, – говорил он негромко, – нельзя без причастия, то грех.

– За свою жизнь, – начал Волков, беря у сыча факел,– я убил не одного человека, кто-то умирал сразу, без причастия, молитв и раскаяния. Кто-то стонал от боли и тоже умирал без причастия, а кто-то ругался пред смертью, последними словами меня материл вместо молитвы, и я не помню ни одного, кто бы успел причаститься. И среди них были достойные люди, а уж этого, – он подошёл к костру, – я отправлю в ад, где ему и место. И будь, что будет.

Он остановился и снова крикнул:

– Эй, ты, гнилая душа, вот тут наш поп волнуется за тебя, ты будешь причащаться?

– Нет, – заорал колдун, – нет. И то грех вам будет.

– Катись к своему хозяину, – сказал кавалер и поднёс факел к мелким щепам.

– А-а-а-а-а, – снова заорал Зеппельт, – буду, буду причащаться, раскаяться хочу. Дозвольте раскаяться.

– Да поздно уже, – сказал Волков не отнимая факела, он хотел покончить побыстрее с этим делом и убираться из города.

– Не поздно, – вдруг произнёс отец Семион, и осмелился отвести огонь от костра.

Волков не ожидал такой наглости и только уставился на попа:

– Умом тронулся, обнаглел? – Только и смог проговорить кавалер.

– Господин, мы тут уже многие законы нарушили, – тихо заговорил монах, – а теперь вы пытаетесь совершить и грех, да ещё и на глазах многих, кои могут и показания против вас дать, случись разбирательство.

– Какое ещё разбирательство? – удивился Волков.

– Не извольте сомневаться, разбирательство будет обязательно, с нас свами ещё за всё это спросят. – Продолжал отец Семион.– Мы взяли на себя смелость судить от лица инквизиции, права такого, не имея, а зная сколь могущественны ваши враги, глупо было бы думать, что они упустят шанс не осудить вас, так давайте не дадим им лишнего повода, я причащу его, то времени много не займёт.

Поп был прав, Волков опустил факел. Опять он был прав, кавалер подумал, что за всё это его, действительно, спросят. А поп тем временем вооружился Святой книгой и символом веры, достал склянку с вином и хлеб для причастия. Подошёл к колдуну, что был уже привязан к столбу и заговорил с ним. Он тихо говорил, колдун нудно выл, озираясь по сторонам со страхом и злобой. Волков боялся, что это будет тянуться долго, поэтому повернулся к солдатам и крикнул:

– Чего рты разинули, ждёте пока еретики придут? Грузите оружие, на свободные подводы, не успеем до темна всё вывезти, будем ночью возить. Ничего здесь не оставим.

Солдаты зашевелились, а кавалер сунул факел Сычу, и стал ждать, пока поп закончит таинство.

Отец Семион и рад был закончить побыстрее, да толстяк не спешил, он всё говорил и говорил, признавался и признавался в страшных делах своих, вспоминая всё новые и новые прегрешения. Уже вернулась партия людей, что уходили за город со вторым обозом, уже и загружены были почти все подводы, а колдун всё не унимался. Говорил так что слюна на губах пеной становилась.

– Роха,– раздражённо позвал Волков.

– Да, я тут, – отвечал тот, подходя к кавалеру.

– Не жди, вези раку в лагерь, нечего лошадям простаивать, сгрузишь раку останешься при ней, а подводы сюда отправишь.

– Эх,– сказал Скарафаджо,– хотел костёр поглядеть.

Он пошёл к обозу, а Волков остался, сел на тюки с тряпками и одеялами, что взяли на квартирах после победы над еретиками.

Видимо болтовня колдуна и попу надоела, он уже не знал, как и закончить таинство. Не выдержав, отец Семион, улучшил момент и чуть не силой, воткнул гостию в незакрывающийся рот, колдун бодро прожевал святой хлеб, не прекращая говорить, а поп уже влез к нему на костёр и заливал ему в рот вино из склянки, положил ему на голову руку и громко сказал:

– Отпускаю тебе грехи твои, и предаю тебя в руки мирского правосудия, да смилостивится над тобой Господь. Аминь.

Он осенил колдуна святым знамением, дал поцеловать символ веры и, спрыгнув с костра, начла громко читать молитву. Солдаты снимали с головы подшлемники и шлемы. Пытались вторить попу. Волков, кривясь от боли в ноге, тоже встал, снял шлем, и, не дожидаясь окончания молитвы, протянул руку к Сычу за факелом, но тот факел не отдал:

– Дозвольте я, экселенц. Уж больно он вонючая жаба, этот колдун, позвольте мне его подвалить. Может на суде перед Богом за это мне какой-нибудь грешок спишут.

Кавалер и не думал возражать, и Сыч твёрдым шагом пошёл к костру и стал поджигать пучок щепы. И тут Ханс-Йёахи Зеппельт осквернитель, расстрига, чернокнижник и колдун заорал, так что Сыч заметно вздрогнул. Чуть факел не уронил.

– Не жги, не жги, прочь, прочь пошёл пёс. Отец мой, я не во всём покаялся, не во всём, остановите его, остановите подлеца, пусть прочь идёт. Не жги! Аааа, да Господи, не жгите меня. Я в монастырь пойду, грехи замаливать, только не жгите.

Отец Семион растерянно глядел на Волкова, а тот просто стоял, глядел на костёр, и, не собираясь останавливать Сыча.