Борис Конофальский - Инквизитор. Мощи святого Леопольда

– По двадцать!– Повторил слуга мечтательно.

– Ну, по двадцать – так по двадцать,– не весело произнёс Сыч.

– Ещё получите после, я велел Пруффу считать вам порцию наравне с его солдатами. Вы двое, Роха, Хилли-Вилли и оба попа получат свои доли из добычи, так что не нойте.– Произнёс Волков строго.

– Да мы и не наем господин,– заверил Ёган.

– Ну раз так, то тогда… А сколько там ещё денег нам будет?– спросил Сыч.

– Там добычи на две тысячи монет, минус капитанская доля, да две сержантские, остаётся тысячи полторы. Вас всех, с людьми Пруффа, человек тридцать монет по сорок-пятьдесят ещё получите.

У Ёгана, что всю жизнь горбатил на барина, денег таких отродясь не было, он глядел на господина круглыми глазами. Да и Сыч, после подсчётов уже не так кисло выглядел.

Но больше он давать им не собирался, несмотря на то, что это они нашли эти деньги. Почему? Да потому что он был рыцарь и глава отряда, и главное – он был их господин. А значит он забрал себе кучу серебра почти на тысячу полновесных талеров, что чеканятся в славной земле Ребенрее.

Но всё равно этого ему было мало. Кто бы ему сказал, полгода назад, что тысячи монет ему будет мало он того посчитал бы дураком. А теперь тысячи ему было мало, он сидел и думал, где взять ещё тысячу. Ему нужно было выкупить весь трофей у Пруффа и его солдат. Если все починить, да всё привести в надлежащий вид и продавать не спеша, то можно взять ещё полцены. Император южные войны и не собирался заканчивать, и еретики на севере создали большую лигу не для мира. Так что латы оружие и снаряжение будут в цене ещё долго. В общем, деньги были ему нужны. И он знал, где их взять:

– Ёган, давай ка обедать, а ты Сыч, найди попа, позови его.

– Молодого попа, Ипполита?– Уточнил Сыч.

– Нет, отца Семиона.

Волков уже обедал, все считая и прикидывая, когда пришёл Сыч и заявил:

– Екселенц. Не нашёл я попа. Нету его нигде.

– Как нету?– Кавалер помрачнел, смотрел на Сыча, поставил стакан с вином на перевёрнутую бочку, что служила ему солом.– Как нигде?

– Нет его в лагере, я уж думал, он у людей Брюнхвадьда, так и там его нет.

– Может он в городе остался? Надо будет съездить.– Всё ещё надеялся Волков, что поп не сбежал.

– Да не в городе он, экселенц, я поспрашивал, он при мощах, с Рохой из города пошёл, Роха помнит. Он шёл с Хилли-Вилли. Но вот ни кто не помнит, что бы он ночевал в лагере.

– Сбежал!– Выдохнул Ёган.– Ох, сразу он мне не мил был, уж больно весь он такой…– Он не нашёл правильного слова и замолчал.

– Больно вы добрый, экселенц, – заявил Сыч,– его ещё в прошлый раз надо было порешить, повесили бы его на суке и дело с концом. Хитрая вша он, нельзя таким доверять.

– Помолчи ты,– буркнул кавалер.– Иди ещё раз всех поспроси. Может, кто видел, куда он делся. Хоть в какую сторону пошел.

Его затрясло. Он готов был вскочить и ехать за попом, поп, наверное, пошёл в Ланн, куда ему ещё пойти. Хотя с целым ларцом золота, что они нашли у колдуна, он мог отправиться куда угодно. Нужно было седлать коней, да скакать в разные стороны, можно было бы его попытаться сыскать, да слово он дал фон Пиллену, что ни кто не покинет лагерь неделю. И слово нужно было держать. Он взял стакан и сал пить вино, Ёган, позже докладывал, что пришёл к нему Брюнхвальд, да кавалер велел сказать, что занят. А сам занят не был, вино сидел пил, да от злобы трясся. Уже день к вечеру клонился когда, пришёл Сыч и сказал:

– Ни кто не помнит, что бы поп, ужинал, думаю, он ещё вчера днём сбежал.

Золота больше не было, а он на него так рассчитывал. Волков сидел чёрный от вина и злобы. Он злился и на попа, который украл золото, и на фон Пиллена, который взял с него слово не покидать лагерь. И на Сыча, который за попом не уследи, хотя и не обязан был следить, и даже на Ёгана, который устроил ему кровать из мешков с едой.

– Иди, – коротко бросил он Сычу, а Ёгану сказал,– ты бы дурак, кровать, какую мне бы соорудил, чего я сплю как маркитантка на мешках.

– Господин, так Брюнхальд к вам днём приходил, спрашивал, не нужна ли вам мебель, у его солдат инструмент есть, они уже и стол и лавки соорудили, а вы велели сказать, что заняты. Хороший офицер Брюнхвальд, у него уже за столом все солдаты едят, не то, что у Пруффа. А я…

–Иди дурак,– заорал кавалер,– иди, скажи ему, что кровать мне нужна! И перину спроси, к людям фон Пиллена сходи на заставу, скажи, что перину купить хочешь, пусть сыщут.

Он не дождался когда вернётся слуга, солнце ещё не село, как он заснул, пьяный от вина и чёрный от злобы. И кровать ему была не нужна, завалился на мешки с горохом, и заснул как простой солдафон. Сапог не сняв.

Ветер трепал шатёр, ветер был холодный, и с дождём. Осень пришла, настоящая осень, предвестница зимы. А в шатре было тепло, Ёган раздобыл, где то печку, небольшую, железную, с трубой.

Не простую жаровню, от которой дым бы коптил купол шатра, и выедал глаза до слез, а печку, такие Волков видал у богатых офицеров в палатках, да у знатных сеньоров.

Кавалер лежал в тепле, и слушал, как бесится ветер, там за стенами шатра. Ёган пришёл и, улыбаясь, как старому друг сказал:

– Проснулись, господин, а нам печку дали. Теплая, хоть и махонькая, дров надо совсем малость, а греет как большая.

– Брюнхвальд дал?

– Зачем Брюнхвальд, Брюнхвальд нам кровать и стол с лавкой делает, а печку дал кавалер фон Пиллен. Я как к его людям сходил – перину попросить, так фон Пиллен велел нам дать перину и печку, бесплатно. Сам с ними приехал, и как увидел наш шатёр, так прям, разволновался весь, спрашивал меня всё. Откуда у нас такой шатёр с гербами, да где мы его взяли. А я говорю, так с боем взяли у арсенала, хозяина побили и взяли с трофеями. И штандарт с такими же гербами взяли. А он так ещё больше разволновался, всё спрашивал, а видели мы, что хозяин шатра мёртв? А я говорю: как же не видели, когда мы его труп дозволили его людям забрать с собой. Они его на тот берег отвезли. И он был совсем мёртвый. А он у меня спрашивает: А кто ж убил хозяина, не выли сами? А говорю, то мне не ведомо. А фон Пиллен сказал, что раньше, этот Ливенбах, ихнему курфюрсту служил, и земля у него тут была, а потом он к еретикам убёг, родственники у него там в еретиках. И курфюрста он здешнего порицал.

– Монах. Монах не объявлялся?– Спросил кавалер, морщась от плохого самочувствия.

– Нее, сбежал, паскуда,– беззаботно отвечал слуга,– я так думаю, мы его теперь уже и не увидим. А вы что морщитесь, хвораете? Я знал, что хворать будете, я знаю, как такую хворь утреннюю превозмочь, сам мучился не раз. Особливо после свадьбы брата, ох как меня трясло да полоскало, страх вспоминать. Скажу вам, надо поесть и пива выпить, завсегда помогает, я вам колбасы нажарил доброй, кровяной, а человек Брюнхвальда хлеб напёк белый, и пиво есть у нас. Уже с утра купчины тут вокруг лагеря ошиваются, прознали, что мы добрый трофей в городе взяли, уже солдатам всякую снедь да выпивку несут, и девки уже тоже в лагере фон Пиллена гогочут. Ждут, когда он их к нам пустит. А он не пускает, говорит им, что ждать нужно. А у Брюнхвальда…