Елена Арсеньева - Черная карта судьбы

Лиза передернула плечами, вспомнив этот в самом деле страшный рассказ. Когда прочитала его, мучилась кошмарами о железной руке какого-то рыцаря, которая была оживлена с помощью магии и убивала людей. Снилась Лизе сцена, которую она почему-то никак не могла изгнать из памяти и помнила ее дословно: «Вдруг я откинулся назад, еле сдержав крик ужаса. По шторе носилась тень — тень отвратительного гигантского паука. Существо бегало вверх и вниз, бешено крутилось на одном месте и вдруг пропало из моих глаз. И тут же с противоположной стороны улицы раздались душераздирающие призывы о помощи, разбудив улицу Хэм от глубокого сна. Во всех домах распахнулись окна и двери. Этой ночью мой дядюшка Франс Петер Квансюис был найден в своей постели с перерезанным горлом. Позже мне рассказали, что горло у него было разорвано, а на лице не осталось живого места».

Вроде кошмары далекой юности там, в юности, и остались, однако сейчас Лизу вдруг затрясло.

— Ну вот, старый я дурак, — проворчал отец, берясь за полотенце и вытирая посуду. — Зря на тебя страху нагнал.

— А вот, кстати, о страхах! Слушай, пап, а теперь, после ограбления кабинета, тебе по-прежнему страшно мимо этого кабинета проходить? — спросила Лиза.

Отец задумался, а потом растерянно сказал:

— А ведь ты представляешь, я там с тех пор и не проходил… Видимо, по привычке.

— А могу я тебя попросить пройти? — вкрадчиво проговорила Лиза.

— Что, хочешь на слабо взять? — подозрительно покосился Александр Александрович.

— Нет, хочу понять, было ли украдено то, что тебя пугало. Если да — ты, я полагаю, пройдешь мимо совершенно спокойно. Если нет — ну, извини, что я пытаюсь провести с тобой некий психологический эксперимент.

— То есть ты полагаешь, что я боялся не просто атмосферы кабинета, где хранится, назовем это вашим милицейским термином, всевозможная расчленёнка, а выражаясь деликатней, заспиртованные человеческие органы, части скелета и муляжи, а меня пугало что-то конкретное?

— Да, — сказала Лиза почти сердито, закручивая кран. — Да ты и сам это понимаешь. Иначе тебе не мерещилась бы рука Геца фон Берлихингена.

— Видишь ли, моя дорогая, ты забываешь, что я учился сначала в фельдшерском училище, а потом и в мединституте, то есть в анатомическом театре бывал не раз, к тому же практиковал и как терапевт, и как гинеколог, и как хирург, и ампутации проводил, так что всевозможной расчленёнки, прошу заметить, навидался не меньше, чем любой мент, а то и больше. Нормальным человеческим страхам я не подвержен.

— Я это понимаю, — сказала уже успокоившаяся Лиза. — И просто хочу выяснить, из-за чего ты подвержен ненормальным нечеловеческим страхам. Сначала ты пройдешь мимо кабинета, и оценим твою реакцию. В случае отрицательном, то есть если ты НЕ испугаешься, я запрошу в Центральном отделении милиции список похищенных экспонатов, который там обязательно должен быть составлен в соответствии с инвентарным институтским списком. Если же тебе снова будет худо, я зайду в этот кабинет и узнаю, что же там осталось такого, что тебя беспокоит. Ты обещаешь, что завтра же с утра проведешь опыт?

— Может, составишь компанию? — немного растерянно спросил отец.

— Хорошо, — согласилась Лиза. — Только пораньше, а то я машину на утро заказала, чтобы все-таки съездить в Воронье гнездо.

— Но ты говорила, что девочек нашли? — удивился отец.

— Надо кое-что проверить, — уклончиво ответила Лиза, не имея никакого желания в очередной раз обсуждать наличие или отсутствие дверей в заброшенной башне.

— Тогда договорились, сходим в институт, когда тебе удобно, — сказал отец. — Слушай, а как так вышло, что Илья Львович умер у вас в отделении?

Лиза рассказала.

— Бред какой-то, — пробормотал Александр Александрович. — Ну ладно, ему могло показаться, что он встретил убийцу своей жены. Но ты и твои ребята рану видели, а потом она сразу исчезла?

— Да. Вообще, папочка, это был день сплошных галлюцинаций.

— То есть? — вскинул брови отец.

Лиза кое-как, сбиваясь с пятого на десятое и все время чувствуя, какую ерунду городит, начала рассказывать о тигриных следах, которые все то видели, то не видели, о каких-то собаках, о которых все немедленно забыли, о мерзком гнилостном запахе, который периодически так и бил в нос, и особенно сильным стал, когда умер Эпштейн.

— Я тогда подумала, что нас какой-то психический микроб заразил, — передернула плечами от отвращения Лиза.

— Я, помнится, сам учил тебя искать всему происходящему — даже самому загадочному, самому странному! — реальные, простейшие объяснения, — задумчиво сказал отец. — Сама знаешь, я терпеть не мог, когда ты слишком решительно углублялась в иррациональность. Я противился, когда Женька учила тебя психологическим атакам и обороне. Согласен, у тебя удивительная интуиция, которая тебе досталась, видимо, по наследству, правда, не знаю, от кого, ибо я никакой не интуитивист — я практик, догадливый практик-диагност, ну а мама твоя покойная, хоть и служила у женщины, которая если и не обладала колдовскими способностями, то являлась знатной знахаркой и травницей, сама была не просто далека от чего бы то ни было сверхъестественного, но панически боялась даже намека на это. Но, несмотря на эту интуицию, я всегда хотел, чтобы ты помнила: все же бытие определяет сознание, а не наоборот!

— Да неужели?! — начиная раздражаться, воскликнула Лиза. — А как насчет твоей любимой психосоматики?

— А что психосоматика? — глянул исподлобья отец. — При чем тут она?

— Да при том! Кто говорил, что мы сами создаем болезни в нашем теле? И это совсем не значило — порезаться, ушибиться или докуриться до рака легких. Ты говорил, что боль любого происхождения — это свидетельство чувства вины. Что вина всегда ищет наказания, а наказание создает боль. Хронические болезни развиваются от хронического чувства вины. А это значит, что сознание определяет бытие, и…

— Я прекрасно помню, что говорил, — угрюмо перебил Александр Александрович. — Но я говорил это по одному конкретному поводу.

— По какому?

Отец вскинул на Лизу глаза и посмотрел так пристально, словно хотел что-то спросить, однако не спросил и только сердито мотнул головой:

— Неважно. Мне не хочется к этому возвращаться. Я о другом. Я говорил, что всегда приветствовал только рациональный подход к твоей работе. Однако то, о чем ты рассказываешь, заставляет меня предположить, что дело именно в психическом микробе. Точнее говоря, имела место психическая атака исключительной силы! Вы все стали жертвой внушения. Вам было внушено, что вы видите следы, внушено, что дерутся собаки… Ничего опасного в этом нет, однако сама по себе психическая атака на работников милиции — наглость немалая и симптом неприятный. Сегодня этот человек, как я понимаю, шутит, а завтра может обратить свою силу против вас во время какого-то расследования.