Елена Арсеньева - Черная карта судьбы

Показалось, или правда в ее голосе прозвучало легкое разочарование? Ишь ты, любительница острых ощущений! Он помнил ее репортажи в „ТОЗе“ [16] Обычная аббревиатура для названия краевой хабаровской газеты «Тихоокеанская звезда». и „Молодом дальневосточнике“. И на китобойной флотилии „Украина“ она ходила в последний рейс, и с вулканологами в кратер опускалась, и по льдинам переходила замерзший пролив, когда писала о гидрографах, и в котлован Бурейской ГЭС лазила вместе с первостроителями, на Курилах, в Крабозаводске, была вместе со студенческими путинными отрядами… Ну а на таких обычных сейнерах вроде „Медузы“ вообще, можно сказать, дневала и ночевала!

А ветер и вправду стих, однако лишь на несколько мгновений. Вскоре накатил новый шквал, да какой силы! Над морем сплошной стеной встал снег. Берег моментально скрылся из виду. Идти теперь можно было только по счислению.

— Дело труба, — сказал Бугров, выходя на палубу. Корреспондентша, как тень, маячила позади. — Радист, запроси „добро“ на заход в порт.

„Добро“ было получено, но оказалось, что уже поздно. Ветер усилился до семи баллов. Сейнер то высоко подкидывало на гребень волны, то роняло словно в пропасть, и тогда кругом поднимались белые пенные стены воды. При такой погоде выходить на внутренний рейд порта было рискованно. Судно легко могло нанести на брекватер [17] То же, что волнолом, волнорез. или выбросить на рифы.

— Будем пережидать шторм в открытом море. Капитан распорядился закрепить все на палубе по-походному. А вы, Евгения Васильевна, ради бога, коли в него веруете, из каюты не выходите, — попросил он.

Корреспондентша слабо улыбнулась. Даже в неярком свете лампочки, которая моталась под потолком в рубке, было видно, как она бледна.

„Наверное, все-таки страдает морской болезнью, — подумал Бугров. — Или с перепугу побледнела так? Нет, глаза спокойные, непохоже, что ей страшно…“

Матросы спешно крепили бухты троса, „кошелек“ [18] Кошельковый невод — орудие лова рыбы на сейнерах. , стрелу. Старпом и боцман, ловя ногами скачущую палубу, крепили шлюпку.

Буров взглянул на морскую карту и приказал штурвальному:

— Держать на норд!

— Есть держать на норд!

Ветер крепчал. Ночь прошла. К середине следующего дня волны стали походить на горы. Одиннадцатибалльный северняк смешивал водяные брызги с мокрым снегом и кидал их в лицо рыбакам. Стало заливать шлюпку. Матрос Костя Кочкин, прячась за надстройки, время от времени пробирался к ней и, держась за леера и тросы, черпаком вычерпывал воду. Но со следующим ударом волны шлюпка опять наполнялась до краев, и матрос опять пытался вычерпать воду, но не успевал.

Вдруг рядом появилась корреспондентша, которая вчера не только у капитана, но и у матросов выпытывала все об этих самых „морских трудовых буднях“. Улыбнулась Кочкину и помахала вторым черпаком:

— Я помогу!

— Простынете! — завопил он, чувствуя, как сам леденеет.

— Ничего, — отмахнулась она черпаком, едва не зашибив Кочкина, и зашла с другого борта шлюпки.

Ничего не скажешь: в два черпака дело пошло куда веселей! Но все же новые и новые волны не унимались, и все реже становились минуты, когда черпальщики могли уйти в каюту отдохнуть и хоть немного согреться.

— Знаете, Костя, — вдруг сказала корреспондентша, — у меня недавно умер муж.

Кочкин посмотрел на нее испуганно:

— Ой, Евгения Васильевна…

— Да, это было так страшно, — пробормотала она. — Причем он тяжело болел. Много лет болел… из-за меня. Однажды он спас мне жизнь и после этого заболел. Он меня очень любил.

— Он ранен был? — сочувственно спросил Кочкин.

— Да, — ответила Евгения Васильевна глухо. — Ранен, вот именно. А потом его убили. Из-за меня! Однажды он мне сказал: „Я тебе жизнь отдам!“, а я ответила: „У меня своя есть!“ И потом жила этой своей жизнью, не пуская туда его, моего мужа. А теперь он умер — и у меня не осталось ничего. И жизни тоже. И сил моих больше нет, они потеряны и не вернуть их…

Кочкин хлопнул глазами, не понимая, что надо сказать, и не зная, что нужно говорить в таких случаях. А может, лучше молчать?.. И он почти обрадовался, когда ударила новая волна и надо было идти отчерпывать воду. Хотел попросить корреспондентшу, чтобы осталась, но потом подумал, что ей, наверное, легче, когда она чем-то занята, и промолчал.

Между тем сейнер шел средним ходом и почти не слушался руля. Капитан решил посмотреть, как держится невод. Вышел на палубу, и в этот миг на „Медузу“ накатился огромный вал.

Судно резко накренилось и легло на правый бок. Кошельковый невод, словно живой, пополз с площадки, своим весом еще больше креня сейнер.

Несколько мгновений судно почти лежало на боку.

„Всё!“ — подумал капитан, и руки его мертвой хваткой вцепились в леер.

Вода схлынула, и судно выровнялось.

Бугров взглянул на неводную площадку и ахнул: „кошелька“ там уже не было. Затем он увидел мокрого Кочкина, который цеплялся за трос, что-то отчаянно крича и указывая туда, где только что был невод.

Капитан понял, что Кочкин каким-то образом отцепил „кошелек“ и этим спас не только судно, но и всю команду. Но как он смог?..

Новая волна хлестнула по палубе, сбив Кочкина с ног, но тут капитан кинулся ему на помощь.

Кочкин, судя по всему, был без сознания, потому что тело его безвольно перекатывалось по палубе.

Упершись ногами в фальшборт, капитан что было силы потянул матроса на себя. Подоспел и старпом.

Когда схлынула волна, они подняли матроса и потащили его с палубы.

— Ко мне в каюту! — крикнул капитан.

Ходовая рубка была смята ударом волны, стекла выбиты, тумба рулевого управления разлетелась на куски. Со спардека снесло в море ящик с продуктами. Был сорван спасательный плотик.

Капитан, оставив Кочкина на попечение старпома, бросился в радиорубку:

— Сигнал бедствия!

Но рация не работала. Радист, преодолевая бешеную качку, разбирал передатчик, пытаясь найти поломку.

Тем временем лишенное управления судно несло на берег. До скал оставалось не более трех миль.

Начали закреплять лаглинем разбитую рулевую тумбу к леерным стойкам. Рулевой с трудом поворачивал штурвал. Наконец „Медузе“ удалось пересечь линию ветра. Сейнер еще раз взобрался на высокую волну и начал медленно удаляться от берега.

Капитан пошел проведать матроса. Тот уже пришел в себя, но вид у него был совершенно измученный.

— Ну ты молодец, Кочкин! — сказал Бугров. — Если бы не ты, петь бы нам песни вместе с русалками! Молодец, что отцепил невод. Как ты вообще умудрился? Или у тебя нож был?

Кочкин не ответил. Капитан всмотрелся — и не поверил своим глазам: тот плакал. У стоявшего рядом старпома было бледное помертвевшее лицо.