Харуки Мураками - Страна Чудес без тормозов и Конец Света [litres]

– Не знаю, – ответил я.

– Если вот-вот пойдет дождь, птицы с дерева исчезают. А как дождь прекратится, сразу возвращаются, все до одной, и громко о чем-то кричат. Наверно, радуются. Но чему? Может, тому, что после дождя на землю выползают вкусные червячки. А может, птицы просто любят, когда дождь кончается… Так я научилась предсказывать погоду. Если птицы исчезли – значит, сейчас пойдет дождь. Если вдруг загалдели – дождь кончился.

– Ты долго в больнице лежала?

– Долго, целый месяц. У меня в детстве были проблемы с сердцем, понадобилась операция. Очень сложная. Вся семья уже и не надеялась… Так странно, да? В итоге я одна выздоровела и живу дальше, а они все погибли.

С минуту она шагала молча. Я шел следом, прокручивая в голове ее историю с птицами, сердцем и камфарным деревом.

– В день, когда все умерли, птицам пришлось нелегко. С самого утра невозможно было понять: то ли дождь кончился, то ли вот-вот пойдет снова. Птицы летали, как оголтелые, то с веток в укрытие, то обратно. За окном стоял жуткий холод. В этот день я почувствовала, что скоро зима. От батарей под окнами стекла запотевали, и я вылезала из кровати, чтобы протереть их полотенцем. Вставать было нельзя, но мне так хотелось смотреть из постели на это дерево, птиц, небо и дождь. Когда очень долго живешь в больнице, начинаешь чувствовать такие вещи, как саму жизнь… Ты когда-нибудь лежал в больнице?

– Нет, – ответил я, здоровый с детства, как медведь по весне.

– И были еще птицы с черной головой и красными крыльями. Эти всегда летали парами. Рядом с ними даже скворцы смотрелись скучными банковскими клерками. Возвращались после дождя на ветки и тоже кричали. Я тогда подумала: какой все-таки странный этот мир. Летают миллионы птиц, и в своей жизни они садятся на миллиарды деревьев, пускай и не все из них – камфары; а вокруг то идет дождь, то светит солнце, и сотни миллионов птиц поэтому то слетаются на деревья, то прячутся с глаз долой. Когда я это представила, мне стало как-то очень… одиноко.

– Почему?

– Наверно, потому, что в мире слишком много деревьев, слишком много птиц и слишком часто идут дожди. А я не могу найти смысла даже в одном-единственном дереве и одном-единственном дожде. И никогда не смогу. И состарюсь, а потом умру, так ничего и не поняв ни в этом дереве, ни в этом дожде. От таких мыслей у меня просто сердце разрывалось, и я плакала, одна в палате, часами напролет. Хотела, чтобы кто-нибудь меня крепко обнял. Но никто не приходил. А я все плакала и плакала, свернувшись под одеялом… К вечеру за окном стемнело, и птицы куда-то исчезли. И я перестала понимать, когда начинается, а когда кончается дождь. В тот вечер погибла моя семья. Хотя я об этом узнала гораздо позже.

– Страшно, наверное, было – узнать?

– Не помню. Словно я в тот момент вообще вся онемела. Помню только: стою под вечерним осенним небом – и никто не обнимает меня. Для меня это было как… конец света. Вот ты представляешь, как это – очнуться в темноте, в тоске, в одиночестве, когда тебя некому обнять, и вдруг увидеть, что все на свете – такие же?

– Кажется, представляю…

– А ты когда-нибудь терял любимых людей?

– Несколько раз.

– И теперь совсем один?

– Ну что ты, – ответил я. – В этом мире не получается остаться совсем одному. Здесь всегда что-то связывает человека с другими. Когда идет дождь, когда поют птицы. Когда человеку режут живот, или когда он целует девушек в темноте.

– Но тогда выходит, что ничего не существует без любви, – сказала она. – Мир без любви – все равно что ветер за окном. Ни потрогать его, ни вдохнуть. И сколько ни спи с кем попало или за деньги – это все ненастоящее. По-настоящему тебя все равно никто не обнимет.

– Не так-то и часто я сплю с кем попало или за деньги, – обиделся я.

– Да какая разница, – отмахнулась она.

И действительно, разницы никакой, подумал я. Все равно меня никто по-настоящему крепко не обнимает. И я никого не обнимаю – только старею все больше. Одинокий, как трепанг на дне океана.

Задумавшись обо всем этом, я не заметил, как она остановилась, и врезался ей в спину.

– Извини, – сказал я.

– Тс-с! – прошипела она и схватила меня за руку. – Какой-то звук… Послушай!

Мы замерли и прислушались. И действительно: темноту впереди пронизывал странный гул. Совсем слабый – не скажи она, я б и внимания не обратил. То ли птица как-то низко поет, то ли трутся друг о друга чугунные плиты. Гул не прерывался – лишь становился сильнее. Он забирался под одежду и полз по спине огромным холодным червяком. Убийственный инфразвук на грани человеческого восприятия.

Воздух вокруг заколыхался. Тяжелый, неповоротливый ветер плеснул в нас грязной волной. Ветер этот сочился влагой и холодом. А еще – абсолютной уверенностью в том, что сейчас что-то произойдет.

– Что это? Землетрясение? – спросил я.

– Это не землетрясение, – ответила она. – Это гораздо хуже.

Как и предсказывал старик, над Городом теперь каждый день висит пепельный дым. Его столб поднимается над Яблоневым Лесом, улетает в небо и теряется среди туч. Если долго смотреть, начинает казаться, будто именно в Яблоневом Лесу производят для Неба тучи и облака. Дым встает над горизонтом каждый день ровно в три, а исчезает каждый день по-разному. Смотря сколько зверей сегодня замерзло. После особенно страшных снегопадов дым валит, как из вулкана, несколько часов подряд.

Я гляжу на дым – и не понимаю, почему люди никак не оберегают зверей.

– Почему не построить для них хотя бы какой-то загон? – спрашиваю я за шахматами у Полковника. – Отчего мы никак не защищаем их от снега и ветра? Ведь вовсе не обязательно строить что-то большое. Простенький забор да крыша над головой спасли бы многих.

– Бесполезно, – отвечает старик, не отрываясь от доски. – Даже если им построить загон, они в него не пойдут. Зверюги спят в долине много веков подряд. И не перестанут спать под открытым небом, даже если это будет стоить им жизни. На морозе, под всеми ветрами, в снегу.

Полковник ставит своего епископа перед моим королем, укрепляя оборону. С флангов меня атакуют два единорога. Старик терпеливо ждет, когда я-таки сделаю ход.

– Вас послушать – получается, они сами ищут страданий и смерти.

– В каком-то смысле так и есть. Но для них это все – природа. И холод, и все невзгоды… Для них это что-то вроде спасения.

Он замолкает, и я подкрадываюсь своей обезьяной под его стену. Хочется посмотреть, чем ответит стена на этот маневр. Старик и в самом деле почти попадается в ловушку, но в последний момент передумывает и вместо стены отводит назад рыцаря, усиливая и без того плотный частокол фигур в обороне.