Тахера Мафи - Чаролес [litres]

Вспомнив об этом теперь, она яростно сверкнула глазами на Беньямина и отвернулась. До сих пор Алиса считала его весьма приятным юношей; у него было вызывающее доверие лицо и обходительные манеры, и девочке с ним было довольно легко. Но теперь она раскаивалась, что так переоценила его достоинства.

Оливер, который все еще был погружен в мысли после их краткой, но жаркой дискуссии, на секунду поднял взгляд – и этого хватило, чтобы заметить охватившее компанию напряжение. Как вы наверняка уже поняли, он был весьма проницательным молодым человеком, а потому, не теряя времени, заглянул Беньямину в глаза. Открывшаяся ему причина всеобщей неловкости привела Оливера в изумление.

Он сроду не думал, что кто-то может испытывать к Алисе романтический интерес. И хотя временами и воображал подобные отношения, Алиса в роли сердечной подруги представлялась ему чем-то таким же логичным, как плавание в свитере.

(Его беда. Лично я нахожу Алису очаровательной.)

Как бы там ни было, все резко замолчали, и Лейли не могла понять почему. Она едва приблизилась к своим спутникам, а те уже как воды в рот набрали. Алиса хмуро разглядывала ботинки, скрестив руки на груди; Беньямин выглядел странно напуганным, а Оливер, которому хватило тридцати секунд, чтобы разобраться с этой парочкой, снова погрузился в обдумывание тяжкой правды, обнаруженной им десять минут назад.

На Лейли никто даже не посмотрел.

Не придумав ничего лучше, она протянула ребятам билеты – в надежде, что это поможет беседе возобновиться. Но недавняя непринужденная атмосфера испарилась бесследно. В другой ситуации Лейли не придала бы этому значения (светские беседы никогда не были ее коньком), но что-то привело остальных в тихий ужас, и девочка задумалась, не может ли проблема быть в ней . Не может ли быть такое, что им неудобно говорить в ее присутствии? Эта мысль вызвала у Лейли неожиданную бурю чувств.

И среди них точно была злость.

– Я вам не мать, – сказала она колко ни с того ни с сего. – Можете и дальше говорить, о чем вы там говорили, и не бояться, что я не одобрю.

В следующую секунду до них донесся громкий радостный гудок, который, к счастью, избавил Алису, Оливера и Беньямина от необходимости отвечать. По всей станции зазвонили колокола, здание мелко задрожало от приближения поезда, и сердца всех четверых наполнились трепетом. Этот сигнал предназначался им. Беньямин схватился за рукоять своей тележки, Лейли забросила на спину футляр с костями, Оливер взял Алису за руку, и они дружно шагнули из дверей на холод – навстречу вечеру, которому предстояло изменить всё.

Поезд оказался пугающе знакомым.

Алиса с Оливером прибыли в Чаролес на точно таком же транспорте; единственное отличие заключалось в том, что их вариант передвигался под водой.

Представшая их глазам конструкция выглядела как бесконечная цепочка восьмиугольных призм. Они были целиком собраны из стеклянных панелей, которые скреплялись между собой латунными шарнирами. Такие же шарниры соединяли вагончики. Большинство из них стояли на огромных металлических колесах, – а те, в свою очередь, на проложенных в земле бороздах. В целом поезд казался более современной и надежной версией лифта, в котором мокли Алиса с Оливером, и это вызвало закономерную опаску у наших многоопытных путешественников. Увы, особого выбора у них не было – поэтому оба лишь вздохнули, молча понадеялись, что на сей раз их транспорт не треснет по дороге, и пошли за Лейли и Беньямином искать свободные места.

До прибытия на полуостров поезд заезжал еще на несколько станций, так что у них ушла пара минут, чтобы найти две открытые призмы. Беньямин со своей повозкой занял ровно половину одной из них – и предложил, чтобы все прочие разместились в соседней. Однако Алиса и Оливер обменялись многозначительными взглядами и через секунду заявили, что лучше разделиться: Алиса поедет с Беньямином, а Оливер с Лейли. Это было довольно странное решение, которое несомненно требовало объяснений, но времени на дискуссии уже не оставалось. Лейли была в растерянности, Беньямин – в (тихом) ужасе, и с предложением никто не стал спорить. Так что Алиса с Оливером попрощались, заняли места в соседних вагончиках и приготовились к долгой поездке в город.

Несмотря на мороз, день выдался прекрасным.

Пейзаж за окном словно сошел со страниц сказки: завитушки ветвей пушились снегом, проглядывающее сквозь тучи солнце укрывало белые поля хрупкой позолотой, птицы громко выражали недовольство холодом, и хотя это был странный, невероятный и по-своему волшебный день, за ним явно спешила необыкновенно студеная ночь.

К счастью, стеклянные вагончики были оборудованы плюшевыми сиденьями и наполнены магией, которая распространяла внутри уютное сухое тепло. Стоило Оливеру занять скамью напротив Лейли, как состав дернулся. Девочка сняла футляр с костями и вдруг поняла, что не может взглянуть своему спутнику в глаза. Она его не игнорировала – нет, больше нет, – но в Оливере что-то неуловимо изменилось, и эта перемена заставляла ее нервничать. Что, если он снова применит магию убеждения и впутает ее в какие-нибудь неприятности? Лейли не могла отделаться от этой мысли. Но хуже всего было другое. Она знала, что он сам выбрал ехать с ней – в то время как скорее предпочел бы уединение, – и хотя ей несомненно предстояло выяснить причину, Лейли уже не была уверена, что хочет ее знать.

При этом Оливер явно не собирался заговаривать первым.

В итоге Лейли заставила себя поднять глаза, впервые за много лет ощущая робость. Сегодня ее радужки казались еще серебристей обычного, потому что лихорадочно блестели от множества чувств.

Оливер так и не проронил ни слова.

Вместо этого он склонился вперед, оперся на локти и с неожиданной серьезностью посмотрел ей в лицо. О, что за дивная сила заключена в торжественном молчании! Сосредоточенность совершенно преобразила взгляд и облик Оливера, внезапно обнажив суровость, которой Лейли никогда раньше не замечала, и – необъяснимым образом – нежность, которую она в нем даже не подозревала. Такая перемена очень ему шла (и, главное, нравилась Лейли), что в нынешних обстоятельствах было довольно неловко. Увы, девочка ничего не могла с этим поделать. Лицо сострадающего человека наполняется негромким, но бесспорным достоинством, и эта грань Оливера не только удивила мордешора – она ее напугала.

Что-то было ужасно неправильно.

– В чем дело? – спросила она наконец. – Что не так?

Оливер отвел взгляд и прижал кулак к губам. Затем, после долгого молчания, закрыл глаза, опустил руку и очень тихо и спокойно произнес: