Тахера Мафи - Чаролес [litres]

– Почему ты уверена, что скоро умрешь?

Зима решила показать характер. Диагональный град перечеркивал горизонтальный снег, затухающее солнце едва скользило по закованным в лед ветвям, в отдалении нарастал шипящий гул полузамерзших водопадов. День медленно перетекал в вечер. Солнце, решив поторопить смену часов, нырнуло к земле, и из-за туч выплыла бледная луна. За деревьями промелькнул мохнатый олень; мимо поезда радостным галопом промчался табун вороных коней. Горы на горизонте дремали, надвинув снежные шапки, но в сердцевине их величественного спокойствия уже зарождался будущий гром.

И все же…

В маленькой стеклянной кабинке было немыслимо тихо.

Ветер нашептывал в щели шарниров, умоляя допустить его к беседе, но никакой беседы не было. Лейли прижала пальцы к дрожащим губам, боясь, что если произнесет хоть слово, то просто сломается. Хотя она отчаянно пыталась унять толчки, сотрясающие сейчас огромный мир внутри нее, кости в футляре все равно выводили предательскую чечетку.

Она не знала, что ответить.

Мордешор ждала от Оливера самых разных слов – но только не этих. Она была до такой степени не готова к его ясновидению, что теперь не могла ни скрыться за маской нарочитого удивления, ни притвориться возмущенной.

Оливер Ньюбэнкс, со своей стороны, мог ждать ответа до бесконечности. Он вольготно расположился на скамье, обитой лавандовым плюшем, и разглядывал картины за окном с таким интересом, будто в жизни не видел ничего подобного, – хотя вряд ли его настолько впечатляла даже прекрасная чаролесская зима.

На самом деле он умирал от тревоги.

Оливер и правда привязался к Лейли. По сути, она нравилась ему так, как вообще может нравиться незнакомый человек. Было что-то особенное в этой девочке – что-то, чего он не мог объяснить сам, – заставляющее возвращаться к ней снова и снова. Оно же категорически убеждало его, что Лейли не имеет права умирать – ни сейчас, ни когда-либо в будущем, и уж точно не до тех пор, пока не узнает его получше. Потому что, как ни трудно различить магию, сплавляющую одно сердце с другим, Оливер Ньюбэнкс не мог отрицать: нечто удивительное произошло в тот миг, когда он впервые увидел Лейли Лейлу Фенжун.

Отныне он был отмечен волшебством, невидимым глазу, и опутан чувствами, от которых не надеялся освободиться.

Чувства вообще странная штука.

Иногда они выстраиваются медленно: один кирпичик тщательно подгоняется к другому в течение многих лет упорного труда. Однажды возведенные, такие здания поистине нерушимы. Но иногда они вырастают спонтанно, за какое-то мгновение; кирпичи просто беспорядочно валятся сверху, засыпая сердце и легкие – да и тебя самого вместе с ними, если придется.

До сих пор Оливеру была знакома только нежная симпатия.

Он долго, по камешку выстраивал привязанность к Алисе. Она была невыносимой, раздражающей, мудрой, очаровательной – она была его лучшим на свете другом. Но хотя Алиса несомненно жила в его сердце, она никогда им не владела – не так, чтобы пульс срывался в галоп, руки тряслись без видимой причины, а в животе завязывался холодный скользкий узел. Не так, чтобы разрушать его до основания – и воскрешать в следующий же миг.

Оливера не просто огорчило открытие, что Лейли собирается умереть; оно его потрясло и ужаснуло до глубины души.

Разумеется, он не мог этого допустить.

Дорогой друг! Прости меня. Я то и дело упускаю из виду, что ты, вероятно, не читал (или читал, но забыл) «Алису в Итакдалии», и упоминаю как сами собой разумеющиеся вещи, которых ты можешь и не знать. Позволь объяснить, как Оливер проник в тайну Лейли. Видишь ли, он обладал очень необычной магической способностью.

Как я уже говорила, в основном он был известен своим даром убеждения. Но его талант был многослоен. Исследуя закоулки чужих умов, он обнаружил, что также способен постигать одну наиболее сокровенную тайну человека, один его самый драгоценный секрет.

Когда Оливер впервые встретил Лейли, ее главный секрет невозможно было вычленить. Девочка казалась нашпигованной тайнами, а ее страхи и желания были окутаны таким туманом, что у Оливера никак не получалось проникнуть в лабиринты ее разума. И хотя он рассмотрел проблеск чего-то очень пугающего, когда она внезапно упала во дворе, ему потребовался еще один долгий пристальный взгляд на станции, чтобы окончательно во всем разобраться. К тому времени в Лейли что-то изменилось, потому что один ее секрет – один страх – возобладал над остальными, и Оливер был так поражен своим открытием, что немедленно побежал к Алисе с новостями.

Разумеется, они поделились этой информацией с Беньямином – поскольку не видели ни одной причины утаивать от него столь ужасные новости, – и Беньямин, который подозревал беду с того самого момента, как увидел серебряные глаза Лейли, не преминул ответить собственными теориями. Именно это они так горячо обсуждали, когда мордешор вернулась с билетами: они разрабатывали план по ее спасению.

Тем временем Лейли смотрела на снежную круговерть за окном и отчаянно цеплялась за злость, которая обычно защищала ее от трудных и все же необходимых бесед. Но злости не было. Когда-то девочка находила укрытие и за гипсовой маской безразличия, однако сейчас ее переполняла такая буря чувств, что на привычную броню не оставалось сил. Горькая беспомощность сломила ее дух, и последняя решимость растаяла, как лед на солнце.

В глубине души она была благодарна.

По правде говоря, часть Лейли испытывала облегчение, что ее разоблачили – что все-таки вынудили рассказать о своих страданиях. Она не хотела умирать в одиночестве, и теперь, вероятно, ей и не придется.

Поэтому она наконец повернулась к Оливеру.

Лейли собиралась говорить со всей возможной твердостью, ничем не выдавая слабости; но при взгляде на Оливера она так откровенно дрожала – даже тряслась, – что эти намерения пошли прахом. Девочка не ожидала, что в его бережных, внимательных жестах будет столько искренности, – и, несмотря на попытки не поддаваться чувствам, никак не могла успокоить колотящееся сердце. Она хотела произнести слово, но оно рассыпалось пеплом у нее на губах. Попробовала другое – и ее задушила немота. Третья попытка – и горло вновь не исторгло ни звука.

Оливер дернулся, собираясь что-то сказать, но Лейли только покачала головой, зная, что должна справиться сама.

В итоге по ее щекам заструились слезы.

– Я умру к концу недели, – ответила она и попыталась улыбнуться. – Но как, черт возьми, ты узнал?

Поезду потребовалось ровно девяносто ми-нут, чтобы доползти от промозглого особняка Лейли до центра города. За это время в двух стеклянных вагончиках состоялись два различных важных разговора, в которых приняли участие четыре человека, несколько сотен насекомых и один разболтанный скелет. Содержание одной из этих бесед вы уже отчасти знаете. Что же касается второй, могу сообщить вам следующее.