Жан Рэ - Круги ужаса [Новеллы]

В тот же вечер меня навестил Гоккель, спросил, нет ли у меня чего-нибудь на продажу, к моему удивлению, повысил цену и скорчил гримасу, когда я сообщил ему о своем решении.

— Господин Гоккель, — сказал я, когда он собрался уходить, — вы, несомненно, нашли постоянного покупателя?

Он медленно обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Да, герр доктор. Я ничего вам не скажу, вы же не говорите мне… о вашем друге, продавце.

Голос его стал серьезным.

— Приносите мне каждый день такие предметы. Скажите, сколько золота вы за них желаете получить, я заплачу, не торгуясь. Мы повязаны одним делом, герр доктор. Быть может, позже нас ждет расплата. А пока давайте жить, как мы любим жить — вы с красивой девушкой, я — с моим состоянием.

Мы с Гоккелем больше никогда не касались этой темы. Но Анита вдруг стала крайне требовательной, и золото антиквара стремительным потоком утекало в ее маленькие нервные ручки.

Вдруг, если можно так выразиться, изменилась атмосфера переулка.

Я услышал мелодии.

По крайней мере, мне казалось, что я слышу далекую и чудесную музыку. Я снова набрался мужества и решил исследовать переулок за поворотом, добравшись до источника доносящейся издалека музыки.

В момент, когда я прошел через третью дверь и сделал первый шаг в зону, которую еще никогда не проходил, мое сердце отвратительно сжалось. Я сделал всего три или четыре неверных шага.

Потом я обернулся. Я еще видел отрезок Берегонгассе до поворота, но он как-то сузился. Мне казалось, что я опасно удаляюсь от своего мира. Однако в приступе неоправданной храбрости я побежал, потом упал на колени, как мальчишка, заглядывающий поверх изгороди. И рискнул взглянуть на неведомый отрезок переулка.

Разочарование было подобно пощечине. Дорога продолжалась, петляя, но я вновь увидел три небольших двери в белой стене и кусты калины.

Я конечно бы вернулся, если бы в этот момент не начался прилив мелодии, далекий призыв пенящихся звуков…

Я преодолел необъяснимый страх, чтобы вслушаться и, если возможно, проанализировать музыку.

Я сказал прилив: это был звук, родившийся на большом отдалении, но мощный, как рев моря.

Я прислушивался и уже не различал первого дыхания гармонии, которую, казалось, обнаружил.

Возник тяжелый разлад звуков, яростный шум жалоб и ненависти.

Вы не замечали, что первые наплывы отвратительной вони бывают иногда нежными и даже приятными? И вспомнил, как однажды выйдя из дома, я почувствовал на улице восхитительный запах жареного мяса.

— Отличная утренняя кухня, — сказал я себе под нос. Но через сотню шагов аромат превратился в тошнотворную вонь горящей ткани. Действительно, горела лавочка торговца тканями, наполняя воздух огненными искрами и дымящимися обломками. Наверное, первое сходство мелодичного шума обманывало меня.

— А если пройти новый поворот? — уговаривал я себя. Действительно мои первые опасения почти исчезли. Я за несколько секунд преодолел пространство перед собой, на этот раз спокойным шагом… чтобы обнаружить в третий раз то, что я оставил позади.

Нечто вроде горькой ярости, которой сменилось любопытство, овладело всем моим существом.

Три идентичных домика, и опять три идентичных домика.

Хотя открыв первую дверь, я уже взломал межпространственную тайну.

Мрачная решимость овладела мной. Теперь я двигался по переулку, и мое разочарование росло с ужасающей скоростью.

Поворот, три желтых дверцы, куст калины, новый поворот и появление трех дверец в белой стене и тень от кустов. Это повторялось, как в последовательности цифр, вот уже полчаса, став каким-то наваждением во время моего яростного и шумного движения.

И вдруг, после нового поворота, эта ужасная симметрия исчезла.

Были те же три дверцы и калина, но появился и большой портал из серого дерева, словно покрытый патиной. И эта дверь испугала меня.

Теперь шум налетал ревущими порывами. Я отступил к Молденштрассе. Музыкальные периоды стали похожи на жалобные катрены — три дверцы и калина, три дверцы и калина…

Наконец замигали первые фонари реального мира. Но шум преследовал меня до самого выхода на Молденштрассе. Он разом оборвался, перейдя в веселые шумы вечерней заполненной народом улицы. Таинственная и ужасная череда звуков обернулась звонкими детскими голосами, поющими какую-то песню.

Невероятный ужас обрушился на город.

Я не стал бы упоминать о нем в этих кратких мемуарах, интересных только для меня, если бы не нашел таинственной связи между сумрачным переулком и кровавыми преступлениями, которые еженощно происходят в городе.

Более ста человек внезапно исчезли. Сотня других была убита с чудовищной жестокостью.

Когда я начертал на плане города извилистую линию Берегонгассе, непонятный тупик, врезающийся в наш земной мир, то с невероятным удивлением обнаружил, что все эти преступления были совершены вдоль этой линии.

Несчастный Клингбом исчез одним из первых. По словам его приказчика, он растаял, как дым, когда входил в помещение перегонных кубов. Жена торговца зерном последовала за ним, унесенная из своего печального садика. Ее мужа нашли с пробитой головой в сушильне.

В одном доме на улице Старой Биржи исчезли все обитатели. На улице Церкви нашли два, три, четыре, а потом шесть трупов. На улице Почты было пять исчезновений и четыре убийства. И это продолжается, ограничиваясь Дойчештрассе, где снова есть убитые и похищенные.

Теперь я отдаю себе отчет, что говорить об этом равнозначно тому, что я сам распахну двери Кирхауза, мрачного приюта для сумасшедших, могилы, где не будет Лазаря. Либо я стану жертвой толпы религиозных фанатиков, которые в раздражении разорвут меня на куски, словно колдуна.

Однако после моих монотонных, ежедневных краж во мне растет гнев, заставляя разрабатывать смутные планы мести.

— Гоккель, — сказал я себе, — знает больше, чем я. Надо поставить его в известность, тогда он выложит тайну.

Но в тот вечер, когда антиквар сыпал содержимое тяжелого кошелька в мои руки, я ничего не сказал, и Гоккель ушел, как обычно, с вежливыми словами, лишенными какого-либо намека на странное дело, которое сковало нас одной цепью.

Мне кажется, события ускорятся, ураганом ворвутся в мою слишком размеренную жизнь.

Я все больше уверен в том, что Берегонгассе с ее домишками всего лишь прикрытие, за которым прячется неизвестно какая страшная реальность.

До сих пор, и, несомненно, ради моего непомерного счастья, я отправлялся туда в разгар дня, ибо, если правду сказать, не зная почему, я опасался вечера и мрака.

Но однажды я слишком долго возился, обшаривая мебель, опрокидывая ящики, отчаянно надеясь отыскать что-то новенькое. И «снова» послышался глухой рев, похожий на треск тяжелых плит, катящихся по гальке. Я поднял голову и увидел, что опаловый свет потускнел, превратившись в пепельный полумрак. Витражи лестничной площадки побледнели, дворики наполнились тенями.