Жан Рэ - Круги ужаса [Новеллы]

У меня сжалось сердце, но поскольку шум продолжался, усиленный эхом, мое любопытство оказалось сильнее, и я поднялся по лестнице, чтобы посмотреть, откуда доносится шум.

Становилось все темнее, но перед тем как, словно безумец, броситься к нижним ступеням лестницы и убежать, я смог увидеть…

Стены больше не было!

Лестница исчезала в бездне, проделанной в ночи, откуда поднимались неясные чудовища.

Я добежал до двери. Позади меня что-то опрокинулось.

Молденштрассе сверкала передо мной спасительным убежищем. Я бросился бежать. Вдруг меня с невероятной яростью схватил какой-то коготь.

— Вы с луны свалились?

Я сидел на мостовой Молденштрассе перед моряком, который с гримасой боли почесывал свою голову и смотрел на меня с пораженным видом.

Мое пальто было разорвано в клочья, рана на шее кровоточила. Я не стал терять времени на извинения, а поспешно убежал к крайнему возмущению моряка, кричавшему мне вслед, что после такого болезненного столкновения хотел бы мне предложить выпить.

Анита уехала, Анита исчезла!

Сердце мое разбито, я опустошен и безутешно рыдаю в подушку.

Хотя набережная Голландцев далека от опасной зоны. Боже! Сколько я упустил, излишне осторожничая и нежничая!

Зачем показал Аните, не упоминая о переулке, пресловутую линию, сказав ей, что опасность сосредоточена вдоль этой извилистой кривой?

Глаза девушки в этот момент опасно сверкнули.

Я должен бы предполагать, что невероятный дух авантюры, двигавший ее предками, не умер в ее душе.

Быть может, в то же мгновение, своей женской интуицией, она сопоставила мое внезапное обогащение и эту криминальную топографию… Моя жизнь обрушилась!

Новые убийства, новые исчезновения…

Мою Аниту унес кровавый и необъяснимый вихрь!

Случай Ганса Менделла навел меня на безумную мысль: туманные существа, как он их описал, может быть, и не такие неуязвимые?

Ганс Менделл не относился к людям с приличной репутацией, но его слову можно верить. Опасный человек, одновременно бурлак и бандит.

Когда его нашли, в его кармане лежали кошельки и часы двух несчастных — их окровавленные тела лежали неподалеку от него.

Можно было счесть его полностью виновным, если бы не то, что, когда на умирающего хрипящего Менделла наткнулись, обе его руки были оторваны.

Мужчина могучего сложения, он смог протянуть достаточно долго, чтобы ответить на лихорадочные вопросы судебных чиновников и священников.

Он признал, что уже несколько дней следовал за одной тенью, похожей на черный туман, которая убивала людей, а Менделл затем обчищал их.

В день своего несчастья он увидел в лунном свете, как черный туман выжидал, неподвижно застыв посреди улицы Почты. Менделл спрятался в будке отсутствующего полицейского и принялся наблюдать. Он заметил и другие туманные формы, мрачные и неловкие, которые прыгали, словно детские мячи, а потом исчезли.

Вскоре он услышал голоса и увидел двух молодых людей, идущих по улице. Черный туман исчез, но два человека внезапно опрокинулись на спину и стали корчиться, а потом затихли.

Менделл сказал, что уже наблюдал по крайней мере раз семь один и тот же порядок в совершении преступления.

Каждый раз он выжидал ухода тени, чтобы обчистить трупы.

У этого человека было чудовищное хладнокровие, достойное лучшего применения.

Пока он проверял карманы двух жертв, он с ужасом увидел, что туман не удалился, а только взлетел в воздух, оказавшись между ним и луной.

Он различил некую человеческую фигуру довольно грубых очертаний.

Он хотел укрыться в будке, но не успел. Туман обрушился на него.

Однако Менделл был невероятно силен; он нанес, как он сказал, сильнейший удар и почувствовал легкое сопротивление, словно ударил по сильному потоку воздуха.

Больше он ничего не смог добавить. Ужасная рана позволила ему протянуть целый час после окончания рассказа.

Моим мозгом овладела мысль отомстить за Аниту. Я сказал Гоккелю:

— Больше не приходите. Я должен отомстить, а ваше золото мне не поможет, я слишком сильно их ненавижу.

Он внимательно посмотрел на меня, мне знаком этот взгляд.

— Гоккель, — повторил я, — я буду мстить.

Вдруг его лицо осветилось, словно он испытал огромную радость.

— И… вы считаете… Герр доктор, что «они» исчезнут?

Тогда я велел ему подготовить тележку, нагрузить ее связками хвороста и бутылками с маслом и чистым спиртом, уложить бочонок пороха и оставить утром все это на Молденштрассе. Он низко поклонился, как услужливый официант, и, уходя, дважды повторил:

— Да поможет вам Бог! Да придет Господь вам на помощь!

Я знаю, что пишу последние строки в этом дневнике.

Хворост, пропитанный маслом и спиртом, свален перед большим порталом, ручейки пороха соединяют соседние дверцы с другими промасленными вязанками. Порох заложен в расщелины стен.

Таинственный шум волнами прокатывается вокруг меня: сегодня я различаю ужасающие жалобы, отдаленные человеческие стоны, эхо ужасных мучений плоти. Но мое существо дрожит от радости, поскольку я ощущаю безумное волнение, идущее от них.

Они видят мою подготовку, но не могут мне помешать, поскольку я понял, что только ночь наделяет их могуществом.

Я неторопливо достаю зажигалку.

Проносится стон, а кусты калины трепещут, словно их сотрясает мощный ветер.

Голубое пламя вздымается… хворост начинает трещать, порох взрывается…

Я бегу по извилистому переулку от поворота к повороту, чувствуя головокружение, и слишком быстро несусь по спиральной лестнице, которая уходит глубоко под землю.

Дойчештрассе и весь квартал охвачены пламенем.

Из окна мансарды я вижу, как белеет небо.

Погода стоит сухая. Воды, похоже, нет. По улице бежит красная полоса огня, и взлетают горящие угли.

Вот уже целый день и целую ночь все вокруг пылает. Но огонь еще не добрался до Молденштрассе!

Там тупик. В нем царит спокойствие, только дрожат кусты калины. Вдалеке грохочут взрывы.

Новая тележка, снаряженная Гоккелем, ждет.

Ни одной живой души — все собрались на грандиозный спектакль огня. Здесь его не ждут.

Я иду вперед, сгибаясь под тяжестью вязанок, пропитанных маслом и спиртом и присыпанных порохом.

И вдруг за впервые преодоленным поворотом я застываю. Три домика, вечные три домика спокойно горят желтым пламенем в спокойном воздухе. Словно сам огонь уважает их безмятежность, поскольку исполняет свой долг без шума и ярости. Я понимаю, что нахожусь на красной поляне пожара, уничтожающего город.

Я отступаю с тревогой в душе перед тайной, которая вот-вот умрет.

Молденштрассе рядом. Я замираю перед одной из дверец, которая с дрожью открыл несколько недель назад. Здесь я разожгу новый огонь.