Елизавета Прибой - Стеклодув

— Это будет не больно…

— Хватит, — прошептала я, сильнее отклоняясь назад, — замолчи, замолчи…

Но она не замолчала. От страха я перестала даже плакать, рывком достала телефон и включила фонарик — но длинный узкий пирс оставался пуст, на нем стоял только красный стул, валялся мой рюкзак и остатки разбросанной еды. Чужой мысленный голос говорил, он становился отчаяннее и увереннее.

Вдруг в свет фонаря на другом конце пирса показалась высокая фигура, она быстро шла прямо ко мне. Кровь бешено стучала в висках, голова закружилась, деревья вокруг меня показались не большими, а гигантскими, они нависали живыми грозными тенями, загородив небо. Пирс, нет, сама земля резко качнулась — женский голос перестал говорить и пронзительно закричал, я уронила телефон и спиной вперед полетела в воду.

Вздохнуть невозможно, я открываю глаза и вижу сквозь прозрачную водную преграду, как стремительно от меня отдаляется свет фонарика, исходящий из телефона, лежащего на самом краю пирса. Над водой появляется мужское лицо — всего одно, кажется, я его знаю, потом оно исчезает, я вижу, как в воду падает какой-то предмет. Я пытаюсь плыть, и, к моему удивлению, у меня получается. Рывок, ещё один, ещё — и я вырываюсь из водного плена, глубоко и жадно вдыхаю воздух.

— Лося, мать твою, ты что, сдурела?! — Ян с лицом белее мела стоит на краю пирса и орет, он босиком и раздет по пояс, его— куртка валяется на досках, футболка — в руках.

— Я…я…ты видел здесь кого-нибудь?

— Я видел, как ты стояла с фонарем, а потом вдруг просто рухнула в воду! Ты напугала меня до смерти!

Он поднял телефон и посветил мне прямо в лицо. Никаких голосов вокруг больше не было, только ржание Атома где-то вдалеке. Я зажмурилась и поплыла к берегу.

— Эй! Тапок мой вылови! — крикнул Ян, я обернулась и обнаружила, что рядом со мной и правда плавает его резиновый тапок.

Ян завернул меня в свою куртку, от нее сильно несло конюшней и табаком. Мы сидели прямо на земле около пирса, я обессиленно привалилась к дереву всем весом и тихо всхлипывала, до конца даже не осознавая почему. Голова невыносимо болела, словно её распирало изнутри. Я рассказала о голосе, который слышала, и Ян изо всех сил пытался меня заверить, что это просто следствие утомления, стресса и долгой ежедневной работы на солнце. Он сжимал мою руку, в которой была маленькая смешная стеклянная сова, и я видела по его сосредоточенному лицу, что он как может пытается ускорить процесс поглощения моего страха.

— Все, — сказал он. Я разжала ладонь и посмотрела на фигурку, затем прислушалась к себе — поглотившая меня паника не отступила до конца, её остаток все ещё больно вгрызался в мозг. — Сова маленькая, больше не влезает. Я думал, что мне придется справляться с небольшой обидой, и схватил, что первое под руку подвернулось. Потерпи, скоро ты и сама успокоишься.

— Та роза, — я внимательно посмотрела на Яна, желая увидеть, как изменится его лицо, — которая была на Амелии. Что в ней?

— Не думаю, что могу тебе сказать. Прости. Это чувства другого человека и… ну, ты понимаешь.

— Не просто другого, а чувства Амелии. Ещё бы, ты не можешь.

Ян немного отстранился и тоже посмотрел на меня. Я отвернулась и уставилась на воду.

— Лося, тебе действительно сейчас хочется думать об этом? Я никогда тебе не рассказывал о том, что знаю о чьих-то чувствах, потому что не имею на это морального права. И никогда раньше тебя это не волновало, — он немного помолчал, словно морально готовясь сказать то, что он сказал дальше. — Мы встречаемся уже пару недель, и она лучше, чем все привыкли думать. Я собирался тебе рассказать.

— Она просто красивая дура, Ян! Как ты только умудрился на это повестись!

— Ты судишь человека только по тому образу, который тебе внушили. Но спорить я не собираюсь, и тебе придется просто смириться, что она мне нравится по каким-то личным причинам, которые я не смогу объяснить.

— Я… я… — я вдруг всхлипнула и вытерла глаза рукавом его куртки. — Я не хочу тебя ни с кем делить, тем более с ней. Мне кажется, если у тебя появится настоящая девушка, не как остальные твои, одноразовые, я стану тебе не нужна. Родители развелись и занимаются своей жизнью, Кук уедет, у всех вокруг есть кто-то ближе или что-то важнее, чем я. Я, кажется, схожу с ума, Ян. Я плачу почти каждый день, любая мелочь кажется мне огромной трагедией! У меня нет никакой цели, меня радуют мелочи, красота мира, но не радует сама жизнь. Я думаю о смерти, не только о том, что я слышу, не об Алисе, а о своей смерти. Я представляю, прямо как все эти психи, которые меня раздражали, как падаю с лестницы, или тону, или просто умираю во сне. Я думаю о том, что будет с вами, когда вы узнаете, как пройдут похороны, какой станет ваша жизнь дальше. И я боюсь вашей боли, очень боюсь! Но не своей, понимаешь? И эти мысли, они думают себя сами, это не что-то, что я могу контролировать или остановить. Я не понимаю, зачем мне жить, когда каждый день слушаю мысли людей о смерти, страдаю от своей бесполезности, и знаю, что никто и никогда не полюбит меня такой. Все любят нормальных людей!

— Лося, ты нормальная, — Ян обнял меня. — Другая, но нормальная. Тебе просто нужно быть спокойнее, больше верить в себя, в силу своих решений и своего выбора. Ты же понимаешь, никто не может изменить твой мир, кроме тебя самой. И никто тебя не бросает, я же твой друг, и я здесь.

В ответ я только громко шмыгнула, размазывая по щекам слезы. В минуты, когда Ян говорил о силе, заключенной внутри нас самих, я верила ему. Верила, потому что он отличался от других людей еще сильнее, чем я, но учился жить с этим. Я помню, как из замкнутого и нелюдимого ребенка он рос и превращался в интересного собеседника, доброго и отзывчивого человека, сохраняя при этом верность себе. И такая сила духа непомерно меня восхищала. А я сама, кажется, наоборот, утрачивала не только близких людей, но и любовь — и их, и свою собственную.

— А ты помнишь, когда научился влиять на чужие чувства? — спросила я и кинула в воду гладкий камешек. Он звонко булькнул где-то вдалеке.

— Нет. Мне кажется, я с самого начала был таким, — Ян задумчиво почесал подбородок. — До переезда у нас был огромный ленивый кот. Он никогда не хотел со мной играть, но, если мне было слишком скучно, я мог заставить его захотеть. Понимаешь? Не просто заставить бегать за клубком, а именно вызвать желание это делать. Тогда я думал, что так могут все. Вроде, этот кот в итоге сбежал.

— А потом ты научился применять свою способность на людях?

Ян тоже нашел камешек и кинул его в реку. Он улетел намного дальше моего, и плеска почти не было слышно.

— Впервые я сделал это с отцом. Когда мы потеряли маму, я видел, что от горя он медленно, но целеустремленно съезжает с катушек. Он стал меньше говорить, меньше заниматься делами, а около нашего старого дома соорудил небольшой алтарь с её фотографией. Иногда я слышал, как он говорит с ней, не так, как обращаются к мертвым, а так, как к живым. С каждым днем ему становилось хуже, а мне страшнее, и тогда я решился. У меня не было фигурок, и я вытянул большую часть его тоски в себя. Мне понадобилось много времени, чтобы затем совладать с ней и выпустить, и я не помню, делал ли все правильно, но это помогло. Его безумие и уныние стали слабеть и отступили, он продал дом, а когда мы приехали сюда уже не сооружал никакого алтаря.