Елизавета Прибой - Стеклодув

— Так ты можешь воздействовать на чувства людей без их согласия! — я сказала это так громко, что какая-то птица над нами шумно ретировалась из своего укрытия.

— Могу, но я почти никогда не делаю этого. По крайней мере, очень стараюсь.

— Почему?

— Потому что, оглядываясь, я понимаю, что вместе с тоской из отца ушла почти вся любовь к маме. Он больше никогда не говорил, и, наверное, не вспоминал о ней. Так что не в моей власти решать, какое чувство нужно человеку, а какое нет. Особенно если их жизнь не имеет ко мне отношения. Это было бы насилие, такое же, как если тебя физически принуждают совершить какое-нибудь действие. Наличие определенной силы не дает мне никакого права власти над чувствами, мне не принадлежащими.

— Но ты умнее этих людей! — от возбуждения я даже скинула куртку. — Они просто не могут захотеть перестать пить, трудиться над семейными отношениями, отказаться от разрушающей влюбленности! У половины города есть твои фигурки, но далеко не каждый сам знает, чего именно ему следует начать или перестать хотеть. А ты лучше кого угодно видишь это со стороны, Ян!

— Во-первых, это не так. Но даже будь ты права, я все равно не имел бы никакого права…

— А, по-моему, ты просто трус! — Я вскочила на ноги. — Твое «ваша жизнь — сами решайте» приносит меньше пользы, но зато снимает с тебя всякую ответственность! Это позволяет радоваться и чувствовать свою причастность, когда жизнь человека изменилась к лучшему, и ни в чем себя не винить, если стало хуже! Даже в тех случаях, когда ты мог указать правильный путь и не сделал этого! — Я снова вспомнила про развод родителей, про свои собственные мучительные чувства, с которыми мне порой и правда не хватало мужества расстаться, и внутри меня закипела злость. Я посмотрела на свою стеклянную сову, размахнулась, и что было сил швырнула её в реку. Раздался тихий плеск.

Ян молча поднял бровь, встал, отряхнул свою куртку и сказал, что нам пора отправляться домой — а то Атом совсем заскучал ждать.

Отец приехал в первые выходные августа, и мне пришлось целую неделю меняться сменами, чтобы получить на этот день выходной.

— Я позвонил Филе раз десять, но он, видимо, все ещё не хочет со мной говорить. Как его дела? — мы с папой шли по пыльной дороге между урожайными полями, разглядывая трудящихся людей и слушая их перекрикивания, летевшие над длинными грядками. Спасаясь от жары, я заколола волосы на затылке и надела самое легкое платье, но это почти не помогало. Но папа, кажется, наслаждался этим фермерским знойным днем, первым для него за эти полтора месяца и последним на остаток лета.

— Я не знаю, он устроился к Толстому Бычку и целыми днями продает куски мертвых животных, так что мы сейчас не часто видимся.

— Я же просил вас не называть так Аркадия Аркадьевича! А ты все там же работаешь?

— Да, — я прищурилась, мне кажется, далеко впереди я увидела подозрительно знакомое черное пятно. — Слушай, ты не знаешь, у нас в роду были люди, страдавшие психическими расстройствами?

— Психическими расстройствами? — папа повторил это задумчиво, но, кажется, совсем не удивленно. — Твоя бабушка, мамина мама, последние десять лет своей жизни провела в сумасшедшем доме. Я думал, ты знаешь об этом.

Я почувствовала, как взволнованно заколотилось сердце, но постаралась заставить свой голос звучать как можно спокойнее. К счастью, папа тоже был занят рассматриванием черного пятна впереди.

— А что с ней было не так?

— Слушай, мне кажется, там впереди Ян прямо верхом на Атоме. Далековато от его огородов, вот это удачная встреча, — папа посмотрел на меня. — Прости, что ты спросила?

— Чем болела моя бабушка?

— Шизофренией, не помню точно, кажется, параноидной. Она видела и слышала души детей, которых абортировала до того, как забеременела твоей мамой. А твоя мама, знаешь… — папа снова уставился на дорогу, — лучше не говори с ней на эту тему. Мать вырастила её одна, и она тяжело переживала её болезнь и смерть.

— Она покончила жизнь самоубийством?

— С чего ты взяла? Хотя, честно говоря, я не знаю. Одним утром ее тело просто нашли в палате, и, кажется констатировали то ли остановку сердца, то ли что-то такое, но твоя мама после поездки туда сказала, что видела на её шее странные следы. Эта психушка славилась низким процентом суицидников, так что, может быть, дело мутное. А почему ты спрашиваешь?

— Да так… думаю вот, не поступить ли мне на психолога.

— Это ты молодец, дочь, это разумно.

Впереди и правда был Ян, он разговаривал с кем-то, удерживая Атома под уздцы, а рядом с ним на белой кобылке восседала Амелия. Она повернула голову и, кажется, хорошенько разглядела нас, а потом снова отвернулась, ничего не сказав Яну.

— Папа, — серьезно сказала я, остановившись и посмотрев ему прямо в глаза. — Скажи честно, вы развелись из-за нас?

— Лесечка… — он тоже остановился.

— Я уже взрослый человек и имею право знать! И я не расскажу Филе! Я же знаю, что мы с ним не подарок, мы все время ссорились с вами, особенно с мамой, а я… я не хотела обращать внимания на ваши скандалы, хотя была достаточно взрослой, чтобы поддерживать вас. И я знаю, что нас… меня с этим характером сложно любить, даже для родителей…

— Олеся, что за чушь ты несешь? Вы с Филиппом наши дети, и я, и твоя мама — мы любим вас, как умеем. Может быть, из нас и не вышли прекрасные родители, но мы старались. И будем стараться дальше, просто по-отдельности.

— Ты не откажешься от меня, даже если я сойду с ума, как бабушка?

— Лесечка, — папа обнял меня и ласково погладил по голове. — С чего такие вопросы? Я буду любить тебя, даже если сам сойду с ума, как твоя бабушка.

Ян наконец заметил нас и приветственно замахал рукой. Когда они с Амелией подъехали, мне показалось, что она уставилась на меня своими зелеными прищуренными глазами как хищник на добычу, по коже даже побежали противные мурашки. Они спустились, и Ян представил эту девицу моему отцу, сказав, что они тут решают вопрос о поставках для её кафе. Папа активно заинтересовался этой проблемой и я, постояв еще минуту, молча развернулась и пошла прочь, услышав, как отец крикнул мне вдогонку, что скоро придет.

— Ага, скоро. Так же скоро, как ты приехал, — пробормотала я. — Неужели и тебя очаровала эта белобрысая курица.

— Правильно, я бы тоже ушла, — раздался над самым ухом тихий женский голос. Я обернулась, и меня моментально накрыло волной холода и страха. Рядом на дороге никого не было.

— Вы… вы кто? — прошептала я, не зная, что делать — броситься назад и рассказать все отцу и Яну или идти дальше, никого не пугая.

— Уйти — это всегда лучше, — сказал голос. На этот раз он был спокойный и добрый, и, кажется, до боли знакомый. — Пойдем в тень, здесь очень жарко.