Татьяна Корсакова - Сердце ночи

Если бы не лес, если бы чисто поле, он бы быстро догнал, поймал, успокоил. А тут не выходило. Лошадка мчалась между старых сосен, проносилась под еловыми лапами, перепрыгивала через торчащие из земли корявые корни, а Оксана прижималась к ее холке, держалась из последних сил, чтобы не упасть под копыта.

И дождь. Как не бывает дыма без огня, так не бывает и грозы без ливня. Хлынул с неба ледяной непроглядный поток. Теперь Степан не видел даже ушей собственного жеребца, не то что Оксанину лошадку. Но несся вперед, не думая о том, что в этой страшной круговерти жеребец запросто может сломать ногу, да и сам он может оказаться на земле. А тогда уже все, Оксану ему не догнать и не спасти.

Мчался, звал ее, стараясь перекричать громовые раскаты, надеясь, что Оксана услышит его голос, поймет, что он ни за что не бросит ее в беде, сам костьми ляжет, а ее спасет. Потому что без нее и ему жизни нет. Так уж получилось. Что уж теперь…

Может быть, именно это чувство, такое же яркое, как бьющие вокруг молнии, и придало ему сил, потянуло капризную фортуну за рукав, чтобы та развернулась наконец и к Степе лицом. Всего на мгновение пелена дождя сделалась не такой плотной, и Степан увидел несущуюся во весь опор лошадку. К обрыву несущуюся…

Крепкий у него был жеребец, резвый, на него одного оставалась надежда.

– Ну, дружок, давай! – Степан припал к взмыленной лошадиной шее, закричал, что есть мочи: – Выручай!

Может, понял жеребец, а может, просто испугался той дикой силы, что исходила от хозяина, но, всхрапнув, рванул вперед. Лошадку они нагнали у самого обрыва. Едва ли не в тот самый момент, как ее передние копыта заскользили по размытой дождем глине, Степан перехватил удила, потянул на себя так яростно, что что-то щелкнуло в плече, а в глазах вспыхнули кровавые искры. Но держал, не отпускал. Вдвоем с храпящим жеребцом они тянули и тянули беснующуюся лошадку прочь от обрыва и верной смерти.

Вытянули. Сил еще достало, чтобы привязать лошадку к сосне и спустить Оксану на землю. А потом силы закончились. Вместе с болью. Закружилось все, завертелось и накрыло Степана черной кисеей беспамятства. Да видно, ненадолго, потому что почти сразу стало вдруг так хорошо, что хоть пой от счастья. Он и не понял, отчего. Лежал с закрытыми глазами, чувствовал ласковые прикосновения к своему лицу, слышал испуганный, полный отчаяния голос:

– Степан! Степа! Степочка, очнись! Открой глаза! Ну пожалуйста… очень тебя прошу!

Просит. И называет так ласково – Степочкой. Никто его так не называл, кроме мамки. Да только мамки давно уже нет, а вот этот голос есть. Ну и еще боль в выбитом плече, глухая и далекая, как голос уходящей грозы. Хорошо. Так хорошо, что хоть глаза не открывай. Но все равно открыл. Просто чтобы убедиться, что все это чудо происходит с ним, а не с кем-то иным.

Голова его лежала на Оксаниных коленях, а сама она, заплаканная, промокшая до нитки, гладила его по щекам, перебирала тонкими пальцами слипшиеся от дождя волосы.

– Очнулся… Степочка.

И глаза ее синие-синие оказались так близко, куда как ближе, чем небо. И дрожащие губы близко. Все это было слишком сильным испытанием для него, таким сильным, что Степан не выдержал, здоровой рукой обхватил Оксану за шею, притянул к себе. А дальше уж, когда она не стала противиться, когда сама, теперь уже всем телом, подалась к нему, не осталось для него никаких преград в этом наполненном дождем и громом мире. Словно крылья за плечами выросли.

Они целовались долго и самозабвенно. Степан мог бы вот так целую вечность, но сквозь тонкую ткань амазонки почувствовал, как Оксана дрожит. Хотелось бы, чтобы от страсти, но нет, от холода.

– Оксана, нам нужно идти. – Стараясь управляться только здоровой рукой, Степан сел и ее рядом с собой усадил. Выпустить свое счастье из объятий было страшно.

– Куда, Степочка? – А она льнула к нему, в глаза заглядывала, и он неожиданно для себя решился.

– Ко мне, – сказал, словно в ледяную прорубь нырнул. И зажмурился, так страшно ему было услышать ее ответ.

– К тебе. – В Оксанином голосе была такая неотвратимая решимость, что Степан как-то сразу перестал бояться. И силы снова вернулись, просочились сквозь кожу из сырой земли, уняли боль в плече.

Ехали на Степановом жеребце. Здоровой рукой Степан держал и Оксану, и повод. А Оксана все оборачивалась, встревоженно и одновременно с надеждой всматривалась в его лицо. От взгляда ее замирало сердце. За что же ему такое счастье?!

Дом встретил их теплом и тишиной. Не было у Степана слуг, со всем управлялся сам. Вот и сейчас управился быстро. Растопил огонь, чтобы Оксана согрелась и просушила свою амазонку. Долго возился в платяном шкафу, выбирая из одежды хоть что-нибудь, ей подходящее, потому что как же она без одежды?..

– Степочка… – На плечи легли горячие ладони. – Ничего мне не надо. У меня все есть.

Обернулся. Хоть и страшно было. Что ж у нее есть, если ничего у нее нет? Если на ней самой ничего нет, кроме длинных, на волю выпущенных волос? И как же ему теперь с такой красотой? Как ему пережить все это? Как вытерпеть?

– Не надо терпеть. – Может, он вслух сказал, а может, она мысли его шальные прочла, только прижалась к нему всем своим телом, прильнула. А шею руками обвила и зашептала жарко-жарко: – Пойдем, Степан. Холодно мне.

Холодно? Да как же холодно, когда жар такой, что аж кожа дымится! А в груди и голове так и вовсе пожар!

Эх, подхватить бы свое рыжекудрое счастье на руки, чтобы красиво, чтобы ясно было, что он не медведь лесной, а тоже понятия имеет, как с дамами обходиться… Да вот только выбитая рука плетью висит. Хорошо хоть не болит.

– Не надо на руки. – Оксана тянула его за здоровую руку, прямо к кровати тянула.

Вот и пригодилась огромная, на заказ сделанная кровать. А думал, что век ему на ней одному…

Она попалась, как малый ребенок. Даже рыпнуться не успела, даже крикнуть, предупредить Лешего. Выбравшись из огненного ада, они совсем забыли, что в этом месте опасность может исходить не только от нечисти, но и от самых обычных людей. Забыли и за то поплатились. Заскорузлая, воняющая табаком лапища зажимала Анжелике лицо с такой силой, что даже дышать получалось через раз. Вторая лапища шарила по еще влажному, только что с такой тщательностью вымытому телу. А над ухом назойливым шмелем жужжал голос:

– Какая девка ладная да сладкая. И чего тебя сюда занесло, длинноногая? Без мужиков соскучилась?

– Есть у нее мужик. – Второй голос был тихий и сиплый, обладатель его, крепкий бородатый мужик, рассматривал Анжелику с ленивым интересом. Ни в голосе, ни во взгляде его не было похоти, но было что-то другое, от чего Анжелике сделалось еще страшнее. – В речке плещется, дурачок. Ничего, сейчас Гриня его доставит.