Татьяна Корсакова - Сердце ночи

Но не вышло. Провалился. Не в беспамятство, а в черное болотное оконце. Хлебнул мертвой воды, забарахтался, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь. Да не за что было хвататься. Добилась своего топь, верная Вранова подружка. Вот и не станет пограничника Степана Белобородова. Да и бог бы с ним! Без него мир ничего не потеряет. В другом беда – не станет его, некому будет помочь девочкам. Не управятся они с нежитью без замка. Сам пропал ни за грош, и девочек погубил… Оттого, наверное, и продолжал рваться из трясины, месил ногами топкую грязь, рвал жилы, кричал в ярости.

По крику его и отыскали Дмитрий с Артемием. Были они такими же измученными, как и сам Степан, худыми, почерневшими от усталости. Но из трясины его, полумертвого, беспамятного, вытащили.

– Нашел? – спросили в один голос.

А что он мог им сказать? Что не работает волшебная вещица? Что напрасны их надежды?

Ничего не сказал, они и сами все поняли. Оставались бы у них силы, завыли бы в голос от отчаяния. Но сил не было. Оказывается, и времени тоже. Успеть бы вернуться. Пусть и без замка. Может, получится сладить с Враном и так, обычными человеческими силами. Как-нибудь. Только бы успеть.

Не успели…

Старуха ждала их на самом краю болота, сидела на гнилой коряге смотрела в черную воду. Они думали, что это они смертельно устали. Им стоило лишь заглянуть в ее бесцветные глаза, чтобы понять, какая она на самом деле – смертельная усталость. И заговорила старуха не сразу. То ли с силами собиралась, то ли с мыслями. А когда заговорила, белый день для них всех сделался чернее самой глухой ночи.

Они не поверили. Да и кто бы поверил на их месте? Кто бы поверил, что нет больше женщин, без которых жизнь теряет не только краски, но и сам смысл?! По их вине нет…

К поместью они уже не шли, а бежали, оставив старуху далеко позади. И откуда только силы взялись? Наверное, из этого вот нечеловеческого отчаяния. А еще из надежды. Ведь случаются же в жизни чудеса. Они ведь даже были свидетелями этим чудесам! Так почему не сейчас?!

Бежали к поместью, а выбежали к старухиной избушке. Водил их лес, как до того водило болото. Не пускал, путал пути. Или не лес? Старуха сказала, что отныне Злата держит эту призрачную завесу. И через нее ходу нет никому: ни Врану, ни им. Ни самой Злате…

Сколько было попыток попасть в Горяевское, они не знали, сбились со счета. Ходили и втроем, и поодиночке, но неизменно возвращались к лесной избушке.

– Хватит, – однажды сказала старуха. Она стояла, упершись в посох, и студеный осенний ветер трепал ее черные одежды. – Нет больше ваших женщин! Смиритесь! О другом подумайте! О тех, ради кого они жизни свои отдали, кто выжил, но осиротел! Хотите им, детям ни в чем не повинным, такой доли?

Они не хотели. И в девочках, каждая из которых была копией своей матери, им отныне предстояло видеть отражение своих любимых женщин.

– В Сосновом они, – сказала старуха. – Управляющий обещал ждать, сколько потребуется. Если вы уже настрадались вдоволь, так ступайте в поселок за своим детьми!

Вот только не нашли они в Сосновом девочек. Вообще никого не нашли. Хозяин постоялого двора, того самого, в котором снимали номера жена и сын Григория Анисимовича, рассказал, что примчался управляющий на рассвете в экипаже, запряженном взмыленными жеребцами, потребовал срочно расчет и тогда же, на рассвете, отбыл с семьей в неизвестном направлении. Были ли с ним маленькие девочки, хозяин постоялого двора не знал, но младенческий плач, кажется, из экипажа слышал. Оставил ли Григорий Анисимович письмо или какое-либо распоряжение? Так не оставил! Торопился сильно и словно бы чего-то боялся.

– …Вот оно как, – вздохнула старуха. Она уже не ходила, лежала в своей избушке, готовилась помирать. Не умирала лишь потому, что ждала дочку. Ту самую, что должна была занять ее место в этом проклятом лесу. – Слабый оказался человечек, не устоял перед соблазном.

Про соблазн Степан уже и сам все понял. И про соблазн, и про то, отчего вдруг перестала работать волшебная вещица. Оттого и перестала, что подменили. Управляющий, видно, и подменил, когда Степан вздремнул перед дальней дорогой. Себе оставил вещицу? Не устоял перед ее силой? Богатств захотелось несметных, как у Игната, или в другом дело?

Видно, в другом – в мальчике, в тяжелобольном сыне. Когда есть вещица, что может что угодно отыскать, отчего же не попробовать отыскать лекарство? То самое лекарство, что поставит на ноги даже смертельно больного? Эх, Григорий Анисимович, что же ты наделал?! Сколько душ безвинных погубил, спасая родное дитя?! Свое дите спас, а с чужими что сделал? Не подумал, что кому-то чужие дети могут быть роднее собственных? Не поверил, что нужны кому-то сиротки?

– Не убил бы он их, пограничник. – Старуха больше не читала его мысли, просто понимала, что ни о чем другом Степан думать сейчас не может. – Не смог бы он еще и такой грех на душу взять. Ищите. С собой, видно, увез.

Искали. Прочесали всю Сибирь, потратили весь немалый Степанов капитал на поиски. Да только так ничего и не нашли, даже следов. Да и чего удивляться? Для человека, у которого есть та волшебная вещица, нет нынче ничего невозможного. Мог и за границу уехать с семьей. Взял ли с собой девочек? В такую доброту Степан не верил. Уж больно девочки приметные, если три такие рыженькие да вместе, кто-нибудь их непременно запомнил бы. Значит, оставил кому-то на воспитание. Может, всех троих разом, но скорее всего разделил детей, раскидал по стране.

В Сосновый они вернулись спустя год. Старуха к тому времени уже умерла, в избушке ее нынче хозяйничала другая ведьма, почти такая же старая, одетая в такие же черные одежды. Только на плече ее вместо филина притаилась болотная гадюка. Куснет такая – и все, нет человека.

– Умерла мама, пограничник, – сказала старуха, не здороваясь, – теперь я вместо нее. Не нашли девочек?

Он ничего не ответил, только головой мотнул, опустился на дубовую лавку, сжал голову в ладонях.

– Держись. – Ведьма села рядом. И гадюка ее сунулась к Степану в лицо – разглядывала, запоминала нового хозяйкиного знакомца.

Он держался. Как умел, так и держался. За себя не боялся, боялся за Дмитрия с Артемием. Раньше, пока искали девочек, пока у парней оставалась хоть какая-то надежда, они тоже бодрились, а как вернулись в Сосновый, так будто сломалось в них что-то. Окончательно сломалось. Снова кинулись искать потаенный дом. Так нынче называли местные исчезнувшее поместье. Искали, но не находили. Да и кто найдет, если даже он, пограничник, больше путей не видит?

– Когда-нибудь увидишь. – Эта ведьма тоже читала мысли, совсем как ее мать. – Или ты увидишь, или потомки твои. Веками держать границу ни у кого не получится. Девочка, я знаю, сильная, но и тот, против кого она стоит, тоже силен. Придет время, истончится морок, в некоторых местах человеку получится пройти через границу. Такой, как ты или как я, пройдет и обратно вернется, а обычный может уже и не вернуться. А если он, – ведьма посмотрела куда-то вдаль, где в черной башне был заточен Вран, – найдет себе нового зверя, силы его начнут расти. Наступит час, когда девочка не сумеет его удержать, и все повторится. Но мы с тобой, пограничник, тех темных времен уже не застанем. У нас нынче своя работа. Я за лесом стану присматривать, ты за людьми и безвременниками. Следи, чтобы к границе не приближался ни живой, ни мертвый.