Алексей Биргер - Заклятие слов

Она резко оборвала чтение, потом сказала — все так же на меня не глядя:

— Вот так и я пошла в конце концов в эту снежную ночь!..

15 июля.

…Итак, завтра этот писатель приезжает. А мы за прошедшие дни такие горы в библиотеке перелопатили, просто ух! При этом, нам еще приходилось и, что называется, «следы заметать» — вести себя так, чтобы тетка Тася не поняла, что мы ищем и на что мы нацелены. Откуда мы знаем, что вокруг нас происходит? Вдруг тетке резко не понравилось бы, что мы суем нос в ее дела и пытаемся разобраться в происхождении ворона, и она начала бы нам мешать? Да и с самим Артуром надо было соблюдать осторожность. Мы уже поняли, что ему палец в рот (то есть, в клюв) не клади. Вот у нас постоянно и лежали на столах разные посторонние книжки, которыми мы прикрывали те, которые были нам действительно интересны.

Хотя без накладок не обошлось. Вот, скажем, я взяла несколько книг Уильяма Батлера Йейтса, чтобы почитать те стихи, которых еще не знаю, и вообще, поглядеть, что он там писал, кроме того, что мне так нравится. И надо ж было, чтобы тетка Тася проходила мимо нашего стола как раз тогда, когда у меня Йейтс был открыт на таком цикле стихов, который называется «Признания женщины»! Тетка просто озверела, сразу выхватила у меня книгу и сказала, что мне это еще рано читать. А я толком и заглянуть-то не успела, я как раз на этот цикл перелистнула, с «Плавания в Византию», о котором Бредбери тоже пишет, в «Вине из одуванчиков». Что, мол, его великий город, его Византия — это маленький американский городок его детства, и возвращение памятью в этот городок для него и есть плавание в дивную столицу могучей империи, где молодость и золотые певчие птицы, сделанные искуснейшими мастерами…

А у нас именно та пора, если подумать, разгар лета, пора «вина из одуванчиков», даже в центре города она чувствуется, своими запахами и красками, и точно так же, как у Бредбери, ты чувствуешь, что это — пора чудес, что где-то рядом есть и «машина счастья», которая вдруг берет и превращается в машину горьких страданий, и «машина времени», и самое настоящее колдовство…

В общем, тетка выхватила у меня книгу и сказала, что мне это еще рано читать. Самое обидное, говорю, что я едва-то одним глазком на эти стихи взглянуть успела. Я еще попробовала поспорить с теткой Тасей, говорю ей, что пусть она МТВ включит, где некоторые группы такоо-ое изображают в своих видеоклипах и о такоо-ом поют, да и вообще практически в любую газету заглянет, даже в самую нормальную, какие там странички советов по интимной жизни, я уж не говорю хоть об этой московской знаменитой «Храм бесстыдства», которая на всех лотках лежит, хоть о некоторых наших местных… Так чего я такого страшного и недозволительного для себя могу узнать? Тетка малость задымилась и высказалась в том плане, что поэзия — это совсем другое, у нее есть особая сила воздействия, потому что она завораживает своей музыкой и действует на такие центры, до которых газеты и телевидение не добираются, что они там ни показывай, и тем более это касается Йейтса, у которого есть особая, магическая чувственность… Надо сказать, ее отповедь только больше меня раззадорила как-нибудь добраться все-таки до этих стихов. Все-таки, несколько строчек я прочла. То, что я увидела, немного изменило мое мнение о Йейтсе. Нет, женщин он понимал намного лучше, чем мне поначалу думалось. Хотя все равно он получается «кобель», как сказала бы моя бабушка.

И потом еще я сообразила, что ляпнула не по делу насчет «Храма бесстыдства», и кто меня за язык тянул, спрашивается? Ведь этот еженедельник бывший благоверный тетки Таси издает, насчет которого она, можно сказать, закрыла двери и память вычеркнула, хотя одно упоминание о всех этих газетенках, которые он сейчас издает, ее, по-моему, чуть не корчит, и неудивительно, что она так на меня вскинулась. Вот тебе и урок: думай, Саша, думай, прежде чем что-нибудь ляпнуть.

Ладно, с этим проехали. Главное, что все равно я узнала нечто новое и интересное. Оказывается, Йейтс пытался магию использовать, чтобы его стихи были совсем завораживающими, и верил в возможность впускать в себя память и мысли людей, которые очень далеко или давно умерли, и даже в возможность говорить, в особом трансе, на тех языках, которые человеку вроде бы неизвестны, он такое и в поэме описал, «Дар Гарун Аль-Рашида», а в примечаниях сказано, что его жена это, вроде бы, умела, она и на поэму его вдохновила.

И еще, оказывается, он был Великим Магистром ложи «Золотой Зари», и знал всякие ритуалы особые, и даже больше, он сумел проникнуть в тайну «магического круга», и подробно описал этот круг, что он такое и как им пользоваться, и можно вычислить что угодно, используя этот круг — или «колесо», как он его еще называл, даже время Страшного Суда и пришествия Антихриста. Он об этом и несколько стихотворений написал, о вращении колеса, и о том, что оно способно открывать и предсказывать, и одно из этих стихотворений так кончается:

«И какой жуткий зверь, чуя час свой урочный, К Вифлеему ползет и родиться готов?»

Я показала эти стихи Кольке, а он сказал, что все точно, в романе Стивена Кинга «Противостояние» один из героев как раз это цитирует, когда там полный мрак начинается.

Я себе перерисовала, на всякий случай, магическое колесо, составленное Йейтсом, и мы дальше двинулись.

Но насчет Йейтса это было так, отвлечение (как нам тогда казалось), а в основном-то мы тем, что намечено, занимались.

Мы начали с того, что поглядели и Брема, и более современные энциклопедии животных, собирая все, что известно о воронах, потом подтянули всякие энциклопедии мифологий и самые разные произведения, где ворон так или иначе участвует. «Ворон» Карло Гоцци, «Ворон» Эдгара По… Что только мы не прочли, пока у нас головы совсем не поехали кругом из-за обилия материала, и, можно сказать, мозги дымиться начали, тем более, по такой жаре, которая сейчас установилась. В общем, взяли мы перерыв в полдня и отправились на речку за городом, искупаться, туда, где наш самый «цивилизованный» и хороший пляж. И вот когда мы, вдоволь накупавшись, валялись на пляже, я и предложила:

— По-моему, нам надо все, что мы узнали о воронах систематизировать, приблизительно так, как Робинзон Крузо со своей жизнью делал.

— Это ты о чем? — спросил Колька Кутузов.