Альбина Нури - Глоток мертвой воды

Но если мама с папой знали, что Алик убил Хоббита, почему они не прогнали его, почему позволили ему жить с ними? Соня ничего не соображала, она никак не могла успокоиться, в голове все перепуталось. Слезы лились и лились из глаз, катились по щекам.

— Почему же ты тогда сейчас признался? — икая и всхлипывая, спросила она.

— Да уж не из любви к истине. Вот за этим и рассказал, — ответил Алик, указывая на ее лицо. — Чтобы заставить тебя пореветь.

Соня не понимала. Она уже вообще ничего не могла понять, чувствуя себя несчастной, испуганной и растерянной. Здесь творилось что-то немыслимое, и рядом не было никого из взрослых, кто мог бы помочь ей, объяснить.

Она хотела встать, но Алик метнулся к ней и точным, почти неуловимым движением толкнул обратно на диван.

— Тихо, — сказал он. — Ты уже ничего не изменишь.

Он засунул правую руку в карман и вытащил оттуда что-то. Соня пригляделась и увидела, что это баночка с завинчивающейся крышкой. Там, внутри, были продолговатые голубые пилюли. Мама принимала их на ночь по две штуки.

«От нервов, — объясняла она, — чтобы я меньше волновалась и лучше спала».

— Зачем тебе мамины таблетки? — Соня так удивилась, что на секунду перестала бояться.

— Не мне, — улыбнулся Алик, и на щеках его появились ямочки, при виде которых людские сердца обычно таяли от умиления. — Это тебе, милая Сонечка. Пришло твое время принимать лекарство. Жизнь стала слишком нервной. — Он негромко хохотнул. — Извини, но ты больше не сможешь остаться.

«Почему?» — хотела спросить Соня. Но у нее не получилось. Она больше не смогла произнести ни единого слова.

Руки и ноги вдруг стали тяжелыми, непослушными, словно чужими. Чуть склонив голову набок, Соня сидела сломанной механической куклой, у которой кончился завод, и лишь глядела в глаза Алика, которые становились все больше, больше.

Она теперь не плакала, хотя щеки были еще мокрыми от пролитых слез. Рот ее приоткрылся, Соня почувствовала, что он наполнился горьковатым привкусом, и, чтобы избавиться от него, ей пришлось сделать глоток. И еще один, и еще…

Ее затягивало куда-то, и сопротивляться этой силе было невозможно. Да и не хотелось.

Соня больше не чувствовала своего тела. Оказалось, что можно высвободиться из его оков, выскользнуть из него, как из старого платья, и стать легкой-легкой, невесомой и воздушной.

Последнее, что она увидела в своей короткой жизни, была яркая, ослепительная синяя вспышка. Искристая, льдисто-холодная, она манила за собой, чаровала и околдовывала.

«Как красиво!» — восхищенно подумала Соня и полетела вперед, за синим огоньком.

У Полины не сохранилось четких и последовательных воспоминаний о своем детстве и отрочестве. Оглядываясь назад, пытаясь припомнить, что с ней происходило, когда ей было семь, десять, двенадцать, пятнадцать лет, она не могла воссоздать единой, полноцветной картины. В памяти всплывали обрывки прожитого — цвета, запахи, ощущения, смутные полузабытые образы и лица.

…Белоголовый щербатый мальчик, с которым она сидела за одной партой в начальной школе.

…Вкус пломбира, который мама покупала им со Светой, когда возила на каникулы в Москву.

…Первая губная помада ядовито-малинового оттенка.

…Жутко дорогое шикарное платье, которое удалось выпросить у мамы на выпускной. Изумрудно-зеленое, струящееся, оно настолько тесно облегало фигуру, что дышалось в нем мелко, прерывисто, и оттого состояние было взволнованно-чумное.

…То, как она впервые в жизни шла в туфлях на острой тонкой шпильке и постоянно боялась оступиться и упасть на глазах у всех.

Точно такие же отрывки — но только один другого ужаснее — остались в памяти и о последнем месяце.

Полина переступила порог своей квартиры в середине февраля и поняла, что последнее ясное, отчетливое воспоминание: она собирается идти в салон красоты и наказывает Соне прибраться в комнате.

Дальше сгущался мрак. Были кое-где проблески — но такие, что лучше бы их и вовсе не было.

…Флюра сушила ей феном волосы, когда вдруг проснулся и запел сотовый. На экране высветилось имя абонента — Лиля.

«Вы не знаете, почему Соня не отвечает?» — забыв поздороваться, спросила подруга дочери. Оказывается, девочки договорились встретиться возле подъезда, чтобы погулять и сходить в кино, и вот Лиля ждет уже двадцать минут, а Соня не появляется и не берет трубку. Наверное, увлеклась чем-то («Но ведь не уборкой же!» — прозвенел первый звоночек), предположила Полина. В ушах, как обычно, наушники, музыка громкая, вот и не слышит.

«Ты поднимись к нам, позвони, постучи», — попросила Полина и услышала в ответ, что Лиля уже стоит возле двери.

…Они с Женей примчались домой: она как ошпаренная выскочила из парикмахерской, он — из клиники.

«Только, пожалуйста, осторожнее, не гони!» — просила Полина.

«Приеду — выдеру, как сидорову козу», — обещал Женя.

Он приехал первым.

…Из квартиры вынесли носилки. Мучнисто-бледное, помертвевшее Женино лицо. «Скорая». Больница. Длинные коридоры, холодный искусственный свет. Врачи и медсестры в форменных костюмах. Грустные глаза, понимающие взгляды. Фальшивые слова ободрения и надежды. Соня жива, но она в глубокой коме, подключена к аппарату искусственной вентиляции легких. Нужно ждать. «Она выкарабкается? Скажите, она ведь выживет?!» Ответ всегда один и тот же: нужно ждать.

…Поздний вечер. Они с Женей — на кухне. Алик неслышной тенью проскользнул мимо открытой двери. Он вернулся из библиотеки, когда Соню уже увозили в больницу. Когда родители возвратились домой, мальчик выбежал им навстречу, расспрашивал про Соню, плакал. Потом повернулся и, ссутулив плечи, ушел в детскую, где больше не было его сестры.

Женя позвал мальчика, предложил накормить ужином, но тот отказался.

«Он очень переживает, — сказал муж. — Нам всем тяжело, но мы должны надеяться».

Полина сидела каменным изваянием. Она не могла заставить себя проявить заботу и участие ни к Алику, ни к кому бы то ни было.

…«Зачем Соня это сделала?» Никто не мог поверить, никто не понимал, не знал. «Но ведь признаки были», — осторожно говорила Венера Ильдаровна, скорбно качая головой. Да, признаки были… Но Полина слишком погрузилась в свое собственное душевное состояние. А еще оказалась чересчур самонадеянной, думала, что хорошо знает свою дочь. Женя, осунувшийся, похудевший, с красными от слез и недосыпа глазами, ругал себя за легкомыслие и невнимательность.