Михаил Сельдемешев - Ловцы желаний

Я сидел на кровати и приходил в себя. Это снова был настоящий я. Но на душе было невыносимо тяжело.

— Я избавил тебя от дальнейшего, — захрипел Медлес. — Алфимов досмотрел все до самого конца. Завтра ваш черед, доктор Савичев. Это будет ваш грех, и щадить я уже не буду. Выбор за вами. Вы можете выйти из камеры, пока не настал новый вечер, как это сейчас сделаю я.

С этими словами Медлес исчез, и я обнаружил, что близится рассвет.

— Но ведь Алфимов ни в чем не был виноват! В чем же его грех? — прокричал я в пустоту.

— В том, что, необдуманно поклявшись, он не сдержал своего обещания… — Голос Медлеса, затихая, растворился в холодном утреннем воздухе.

Новый день показался мне невыносимо долгим. Начальник тюрьмы Копнов лично приходил и уговаривал меня прекратить эксперимент. Я заверил его, что все в порядке. Хотя, конечно, сам так не думал. Это была западня — Медлес знал, что я, да и любой другой на моем месте не смог бы удержаться от того, чтобы заглянуть в свое прошлое и узнать тайну, которую оно в себе скрывает. Чего бы это ни стоило.

Я вновь и вновь прокручивал в голове наиболее впечатляющие фрагменты своей прошлой жизни, пытаясь угадать — на каком же из них заострит свое внимание Медлес. Я допускал, что совершил в свое время немало поступков, которые, с точки зрения общепринятых этических норм, можно отнести к греховным, но они все не стоили того, чтобы моя совесть не смогла бы совладать с любым из них. Быть может, я просто был слишком плохим образчиком добродетели? Или Медлес на самом деле знал гораздо больше, чем я мог себе представить?

Я неспешно греб, стараясь держать лодку середины пруда, окаймляющего городской парк. Сегодня выдался на редкость солнечный день. Из парка доносилась мелодия, наигрываемая духовым оркестром. Мимо нас проплывали лодки с веселящейся публикой. Выходной день, ознаменованный днем рождения государя Императора, удался на славу.

Альбина сидела напротив, на скамеечке, расположенной у самой кормы. Она была так мила в своем шелковом платье с множеством кружевных оборок. Шиньон ее прекрасных волос венчал чепец с прелестными ленточками. Я откровенно любовался своею спутницей. Девушка, сняв перчатку, опустила руку за борт и наблюдала за тем, как ладонь скользит по поверхности воды.

— Интересно, здесь очень глубоко? — спросила она.

— Гораздо глубже, чем кажется, — ответил я. — А еще поговаривают, что здесь с недавних пор завелись сбежавшие из кунсткамеры каракатицы. Они плавают у поверхности и хватают беспечных барышень за руки…

— Да полно вам нести всякую чепуху! — Она зачерпнула рукой воду и брызнула на меня. — Ну как водичка?

— Вы слишком долго держали в ней свою руку, сударыня. — Я достал платок и обтер капли с лица. — Теперь вода в пруду стала такой же ледяной, как и ваше сердце. Нелегко придется каракатицам…

— Я ведь могу еще освежить, — она снова погрузила руку в воду.

— Можете не утруждать себя, Альбина. — Я бросил весла, снял шляпу, выпрямился во весь рост и взобрался на самый нос лодки, развернувшись в сторону ее движения. — Надеюсь, мне повезет и я отыщу на дне жемчужину. Может, хоть она поднимет вам настроение.

— Не глупите, Яша, — рассмеялась Альбина. — Садитесь на место, прошу вас, а то и впрямь свалитесь. Кто меня потом на берег отвезет?

— Смотрите-ка — Бекас! — воскликнул я и спрыгнул обратно к веслам. От этого лодка неожиданно качнулась и Альбина вскрикнула.

«Бекас» — это прозвище профессора Бексарова, читавшего лекции по психиатрии в медицинском университете, студентами которого мы с Альбиной и являлись. В данный момент он проплывал мимо нас на лодке, но держался рядом с берегом. С ним была его семья: жена пряталась от солнца под зонтиком, а сын, упитанный карапуз, самозабвенно уплетал леденец на палочке.

Я сложил ладони рупором и прокричал:

— Профессор, не напоритесь на рифы!

Он повернулся в нашу сторону, оставив весла в покое на некоторое время, затем так же молча взялся грести с удвоенной силой. Его жена рассматривала нас, прикрывая глаза от солнца ладонью, поднесенной ко лбу.

— Что-то Кирилл Альбертович сегодня не в духе. — Я тоже налег на весла. — Видели, какой хмурый?

Альбина не отвечала, полностью переключив свое внимание на отлавливание проплывающих мимо листьев.

— А жена у него довольно привлекательная, — продолжал я, не обращая внимания на ее молчание. — Из тех, что сразу задерживают на себе взгляды кавалеров.

— Вы думаете? — Альбина оставила листья в покое и поправила бутоньерку на платье.

— О да. Если бы я в свое время не был очарован сидящей сейчас напротив меня особой, я, наверное, попытался бы наставить Бекасу рога…

Кирилл Альбертович Бексаров был еще относительно молод. По крайней мере, в профессорском составе нашего университета он точно был самым младшим. Я не пропускал ни одной его лекции, ибо из всех предметов только психиатрия увлекала меня по-настоящему.

— И что же в ней привлекает вас в первую очередь ? — раздался голос Альбины.

— В ком? — Я сделал вид, что не понимаю, о чем речь.

— В его жене. — Тон ее голоса опять обретал резкие оттенки.

— Да многое. Вот взять хотя бы осанку — спинка прямая, грудь вперед. А какое декольте… — я картинно закатил глаза. — И ведь есть, что этим декольте обнажить, черт возьми!

— Вы пошлый человек, Савичев. Так бы и сказали, что вас прельщает все низменное! — фыркнула Альбина.

— Ну почему же? Не только, — продолжал я свое неблагодарное занятие, связанное с восхищением достоинствами одной дамы в присутствии другой. — Даже такая ординарная, казалось бы, вещь, как челка…

— Челка ? — переспросила она.

— Ну да, челка. Она так непосредственно ниспадает на лоб, что делает ее хозяйку одновременно и наивной юной барышней, и загадочной опытной дамой, знающей себе цену…

— Осталось только челку отрастить, — произнесла Альбина.

— Зачем? — не понял я.

— Да, так… — она снова загрустила.

— И все-таки? — не отставал я.

— Я же сказала, что просто так! — холодно отреагировала она. — И вообще, надоело уже плавать. Желаю на берег.

— Если бы любовь на самом деле окрыляла, то я бы сейчас взлетел, — шепнул я Альбине на ушко, когда мы прогуливались по одной из аллей парка.

По обеим сторонам от нас высились деревья и со скрупулезной точностью были расставлены скамейки и газовые фонари: одиннадцать шагов — фонарь, восемнадцать шагов — скамейка.

— И рухнули бы прямо мне на голову, — рассмеялась девушка.