Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

– Потому что подношений не было.

Горящие глаза у вазилы стали пугающе черными.

– Это ты пугаешь коней?

– Их настроение – мое, а мое настроение – их.

– Значит, ты очень зол? – прошептала девочка. – Но мои люди ничего плохого не хотели. Они просто напуганы. Священник когда-нибудь уедет. Так будет не всегда.

Глаза вазилы мрачно сверкнули, но Васе показалось, что в них виден не только гнев, но и печаль.

– Я голодный, – сказал он.

Васе стало его жаль. Ей самой часто случалось голодать.

– Я могу приносить тебе хлеб, – сказала она решительно. – Я не боюсь.

Глаза вазилы замерцали.

– Мне надо немного, – сказал он. – Хлеб. Яблоки.

Вася старалась особо не задумываться о том, что ей придется отдавать часть собственной еды. Во второй половине зимы продуктов всегда было немного: очень скоро ей придется жалеть каждую крошку. Но…

– Я буду приносить тебе еду. Даю слово, – пообещала она, искренне глядя в круглые карие глаза конюшенного существа.

– Благодарю, – отозвался вазила. – Выполни свое обещание, и я не стану трогать зерно.

Вася сдержала данное слово. Ее подношение всегда было небольшим. Сморщенное яблоко. Обкусанная корка. Капля медовухи, принесенная на ладони или во рту. Однако вазила брал все охотно, и когда он ел, лошади успокаивались. Дни становились пасмурными и короткими. Выпавший снег словно запечатал их своей белизной. Однако вазила был теперь румяным и довольным, и зимние конюшни стали сонными, как в прежние времена. Что радовало.

Зима оказалась долгой, а в январе морозы так усилились, что даже Дуня не смогла припомнить такого.

Безжалостная зима разгоняла людей по домам. У Петра появилось много свободного времени, чтобы смотреть на осунувшиеся лица домочадцев. Они жались к огню, жуя хлеб и кусочки вяленого мяса, время от времени подкладывая дрова в огонь. Даже ночью они не решались прекращать топить печи. Старики ворчали, что дрова сгорают слишком быстро, что нужно класть три полена, чтобы огонь хорошо горел, а раньше хватало одного. Петр и Коля объявили, что это чепуха, однако поленницы быстро таяли.

Середина зимы наступила и миновала. Дни снова начали удлиняться, но мороз только усилился. Он убивал овец и кур, отмораживал запоздавшим пальцы до черноты. Дрова в такие холода были совершенно необходимы, так что когда запасы стали заканчиваться, людям пришлось отправляться в молчаливый лес под жестким светом зимнего солнца. Вася с Алешей, выехав на лошадке с санями и вооружившись небольшими топориками, увидели на снегу следы лап.

– Может, надо устроить на них охоту, батюшка? – спросил Коля у отца тем же вечером. – Часть убьем и сдерем шкуры, а остальных прогоним.

Он чинил косу, щуря глаза в тусклом свете. Его сын Сережа прижался к матери, неподвижный и тихий.

Вася бросила на громадную корзину со штопкой унылый взгляд и взялась за топорик и точило. Алеша, занимавшийся своим топориком, бросил на нее насмешливый взгляд.

– Видите? – сказал отец Константин Анне. – Оглянитесь вокруг. Ваше спасение в милости Божьей.

Анна не отрывала глаз от его лица. Забытое шитье лежало у нее на коленях.

Петра жена удивляла. Никогда раньше она не казалась настолько спокойной – и это в самую лютую зиму!

– Думаю, не стоит, – ответил Петр сыну. Он проверял свою обувь: зимой из-за дырки можно было остаться без ноги. Поставив один сапог к огню, он взялся за второй. – Они крупнее наших волкодавов, эти северные волки. Они уже лет двадцать не подходили настолько близко. – Петр погладил сидевшего у его ног тощего пса, а тот уныло лизнул ему руку. – Это показывает, что они в отчаянном положении, будут охотиться на детей, если смогут, или резать овец у нас под носом. Большая группа охотников могла бы справиться со стаей, но в такой мороз с луками охотиться не получится: нужны будут копья, и не все останутся целы. Нет: надо присматривать за детьми и скотиной, а в лес ходить только днем.

– Можно было бы поставить капканы, – вставила Вася, чиркая точилом.

Анна бросила на нее мрачный взгляд.

– Нет, – возразил Петр. – Волки – не зайцы. Они почуют твой запах на капкане. И никто не станет ходить в лес при такой слабой надежде на удачу.

– Да, батюшка, – покорно отозвалась Вася.

Эта ночь выдалась убийственно холодной. Все домочадцы жались на полатях, накрывшись всеми одеялами, какие только нашлись в доме. Вася спала плохо: отец храпел, а острые Иринины коленки впивались ей в спину. Она ворочалась, стараясь не лягнуть Алешу, и наконец, ближе к полуночи, задремала. Ей приснился волчий вой, зимние звезды, тонущие в теплых облаках, и тощий, как скелет, старик с красными глазами, и, в самом конце, бледный мужчина с тяжелым подбородком, с голодным и злобным выражением лица, ухмыляющийся и подмигивающий единственным глазом. Она проснулась со стоном в лютый предрассветный час и увидела, как кто-то идет по комнате на фоне сияющих углей в печи.

«Показалось, – подумала она. – Это сон, это кухонный кот». Но тут фигура остановилась, словно ощутив ее взгляд, и чуть повернулась. Вася затаила дыхание: она увидела лицо – бледное пятно в полумраке. Глаза на нем цветом походили на зимний лед. Она втянула в себя воздух, чтобы заговорить или закричать, но тут пришелец исчез. В щели кухни уже сочился дневной свет, а из деревни принесся горестный крик.

– Это Тимоша, – назвал Петр имя деревенского мальчугана. Петр встал до рассвета, чтобы позаботиться о скотине. Сейчас он быстро вошел в дверь, топоча ногами, чтобы отряхнуть снег, и смахивая льдинки с бороды. От холода и недосыпа у него запали глаза. – Он умер этой ночью.

Кухня заполнилась вскриками. Вася, просыпаясь на печи, вспомнила фигуру, промелькнувшую в темноте. Дуня ничего не сказала, только поджала губы и принялась за готовку. Ее встревоженный взгляд часто скользил по Васе и Ирине. Зима была безжалостна к детям.

Ближе к полудню женщины пришли в баню, чтобы обмыть истощенное тело и завернуть в саван. Вася, вошедшая следом за мачехой, успела увидеть Тимошино лицо с остекленевшими глазами и застывшими на ввалившихся щеках слезами. Его мать прижимала к себе окоченевшее тельце и что-то ему шептала, не обращая внимания на соседок. Ни уговорами, ни просьбами отобрать у нее ребенка не получалось, а когда женщины просто вырвали трупик у нее из рук, она начала вопить.

В бане воцарился хаос. Мать стала кидаться на соседок и звать сына. У большинства женщин тоже были дети, так что они шарахались от ее взгляда. Мать царапалась, никого не жалея. В бане было очень тесно. Вася толкнула Ирину себе за спину и схватила вытянутые вперед руки. Она была сильная, но тоненькая, а мать обезумела от горя. Вася пыталась держать ее и что-то ей говорить.