Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

– Отпусти меня, ведьма! – завопила женщина. – Пусти!

Растерявшись, Вася чуть ослабила хватку и получила удар локтем в лицо. У нее из глаз посыпались искры, и она разжала руки.

В этот момент в дверях возник отец Константин. Нос у него покраснел, лицо обветрилось, но он моментально оценил происходящее, в два шага оказался на месте и поймал выставленные когтями пальцы женщины. Она один раз отчаянно рванулась и застыла, дрожа всем телом.

– Он ушел, Яра, – строго сказал Константин.

– Нет! – хрипло крикнула она. – Я держала его на руках, не спускала с рук всю ночь, когда огонь прогорел. Он не мог уйти, он не уйдет, если я буду его держать. Отдайте его мне!

– Он принадлежит Господу нашему, – сказал Константин. – Как и все мы.

– Он мой сын! Единственный сын! Мой…

– Замолчи, – приказал он. – Сядь. Это непристойно. Идем. Женщины положат его у огня и нагреют воды для мытья.

Его низкий голос был мягким и ровным. Ярослава позволила ему увести себя к каменке и села рядом с ним.

Все это утро, да и весь этот короткий хмурый зимний день, Константин говорил, а Яра взирала на него, словно подхваченная бурным течением. Тем временем женщины раздели мальчика, омыли тело и завернули в простое полотно. Священник так и остался с ней, когда Вася вернулась домой после очередной холодной вылазки за хворостом: она увидела, что он стоит в дверях бани и глотает холодный воздух, словно воду.

– Хотите меда, батюшка? – предложила она.

Константин вздрогнул от неожиданности. Вася подошла совершенно бесшумно, а ее серая шуба растворялась в наступающих сумерках. Однако чуть помолчав, он сказал:

– Хочу, Василиса Петровна.

Его прекрасный голос потерял обычную звучность и стал едва слышным. Она без улыбки вручила ему свой бурдючок с медом. Он глотал питье с отчаянной жадностью, а потом утер рот рукой и, возвращая ей бурдючок, увидел, что она внимательно смотрит на него, сдвинув брови.

– Вы будете сегодня ночью читать над ним молитвы? – спросила она.

– Это мой долг, – ответил он ей довольно высокомерно: ее вопрос был дерзким.

Заметив его раздражение, она улыбнулась, а он нахмурился.

– Я вас за это уважаю, батюшка, – сказала она.

Она повернула к дому и растаяла в темноте. Константин проводил ее взглядом, поджав губы. Приторный вкус меда остался на языке.

Той ночью священник остался молиться над умершим. Его худое лицо было неподвижно, губы шевелились в молитве. Вася, вернувшаяся поздно ночью, чтобы провести свое собственное бдение, не могла не восхититься его твердой решимостью, хотя до его приезда воздух никогда не наполняло столько рыданий и молитв.

Было слишком холодно для того, чтобы задерживаться у могилки мальчика, которую с немалым трудом вырубили в твердой как камень земле. Как только позволили приличия, люди разошлись по своим избам, оставив беднягу одного в его ледяной колыбели. Отец Константин уходил последним, почти силой волоча за собой убитую горем мать.

Люди начали сбиваться в меньшее количество домов: родичи съезжались вместе, чтобы топить только одну печь и экономить дрова. Тем не менее, поленья исчезали стремительно, словно их сжигала чья-то злая воля. Чтобы набрать топлива, им приходилось уходить в лес, несмотря на следы лап: женщин гнало воспоминание о застывшем лице Тимоши и жутком взгляде его матери. И вполне предсказуемо кто-то обратно не вернулся.

От Олегова сына Данилы нашли только кости, раскиданные по истоптанному и окровавленному снегу. Его отец принес огрызки костей Петру и безмолвно выложил перед ним.

Петр смотрел на них и молчал.

– Петр Владимирович… – хрипло начал Олег, но Петр качнул головой.

– Похорони сына, – сказал он, задержавшись взглядом на собственных детях. – Завтра я созову людей.

Алеша всю долгую ночь проверял древко своего кабаньего копья и точил охотничий нож. Его по-юношески гладкие щеки чуть зарумянились. Вася наблюдала, как он работает. Какая-то часть ее души рвалась схватить копье и отправиться геройствовать в зимнем лесу, а какая-то хотела хорошенько стукнуть брата по голове за его глупое предвкушение.

– Я принесу тебе волчью шкуру, Вася, – пообещал Алеша, откладывая свое оружие.

– Оставь шкуру себе, – возразила Вася. – Главное, пообещай принести обратно собственную шкуру и не отморозить ноги.

Ее брат ухмыльнулся, сверкнув глазами.

– Боишься, сестричка?

Они сидели в стороне от всех, кто сгрудился у печи, но Вася все равно понизила голос:

– Мне это не нравится. Думаешь, мне хочется отрубать тебе отмороженные пальцы ног? Или рук?

– Но ничего ведь нельзя поделать, Васочка, – проговорил Алеша, проверяя свой валенок. – Нам без дров нельзя. Лучше идти и сражаться, чем замерзнуть до смерти у себя в домах.

Вася поджала губы и промолчала. Ей вдруг вспомнился вазила с почерневшими от ярости глазами. Она вспомнила, как носила ему корки, чтобы умерить его гнев. «А может, злится и кто-то еще?» Этот кто-то мог находиться только в лесу, где дул холодный ветер и выли волки.

«Даже не думай, Вася!» – сказал голос рассудка у нее в голове.

Вася обвела взглядом родных: мрачное лицо отца, скрытое возбуждение брата.

«Ну, можно же попробовать. Если завтра Алеша пострадает, я вечно стану себя корить за то, что не попробовала». Больше не задумываясь, Вася взяла валенки и шубу.

Никто не побеспокоился спросить, куда она собралась. Никому бы и в голову не пришло подобное.

Вася перелезла через ограду, хоть ей и мешали варежки. Звезды были редкими и тусклыми: луна ярко освещала смерзшийся снег. Вася задержалась на опушке леса, чтобы глаза после лунного света привыкли к темноте, а потом быстро пошла вперед. Было жутко холодно. Снег скрипел у нее под ногами. Где-то завыл волк. Вася старалась не думать о горящих желтых глазах. Зубы у нее стучали так сильно, что, казалось, вот-вот сломаются.

Внезапно Вася остановилась. Ей показалось, что она слышит какой-то голос. Затаив дыхание, она прислушалась. Нет: это просто ветер.

Но что это тут? Оно походило на огромное дерево, которое она очень смутно помнила: воспоминание то возвращалось, то снова ускользало. Нет: просто тень, отброшенная лунным светом.

С вершин сорвался пробирающий до костей ветер.

В его шипенье и треске Васе внезапно послышались слова. «Тепло ли тебе, дитя!?» – спросил ветер, смеясь.

По правде говоря, Васе казалось, что кости у нее вот-вот треснут, словно убитые морозом ветки, но она спокойно отозвалась:

– Кто ты? Это ты присылаешь мороз?

Молчание было очень долгим. Вася уже стала думать, что голос она просто придумала. Но тут она услышала насмешливое: «А почему бы и нет? Я тоже злюсь».

Казалось, голос пробудил эхо, так что весь лес подхватил этот крик.