Кэтрин Арден - Медведь и Соловей [litres]

– Благое дело, брат, – промолвил Константин – однако теперь он оторвал взгляд от своих красок. – И зачем тебе совет?

– Потому что она не из тех девиц, что рождены для монастырей, – ответил Родион. – Это и слепому видно.

Константин стиснул зубы. Родион с изумлением увидел, что лицо священника пылает гневом.

– Она не сможет выйти замуж, – заявил Константин. – В этом мире ее ждет только грех. Лучше, чтобы она ушла в монастырь. Она станет молиться о спасении своего отца. Петр Владимирович человек старый, он будет рад ее молитвам, когда отойдет к Господу.

Все это было так, тем не менее, у Родиона на сердце было неспокойно. Вторая дочь Петра напомнила ему брата Александра. Хоть Саша и был монахом, в Лавре он подолгу не жил. Он ездил по всей Руси на своем отличном боевом коне, интригуя, очаровывая и сражаясь. Он носил саблю и давал советы князьям. Однако для женщины, принесшей обеты, такая жизнь невозможна.

– Ну что ж, я пойду, – неохотно проговорил Родион. – Петр Владимирович принял меня у себя в доме, отказывать ему я не могу. Но, брат, мне бы хотелось, чтобы ты его отговорил. Василисе Петровне можно было бы найти мужа. Не думаю, что она долго проживет в монастыре. Дикие пташки в клетке умирают.

– Ну и что? – огрызнулся Константин. – Благословенны те, кто ненадолго задержался в этой юдоли скорбей, прежде чем предстать пред лицом Бога. Надеюсь только, что ее душа будет готова к этой встрече. А теперь, брат, я хочу помолиться.

Не говоря больше ни слова, Родион перекрестился и выскользнул за дверь. Слабый дневной свет заставил его заморгать.

«А мне девушку жалко», – подумал он.

А потом встревоженно: «Какие плотные в той комнате тени».

До того, как лег снег, Петр и Коля водили людей на охоту, и не один раз, а несколько. Дождь не прекращался, только становился все холоднее, и долгие дни, проведенные в сырости, высасывали из них силы, однако как они ни старались, но не нашли ни следа того существа, что порвало лося на части. Люди начали ворчать, и потом и громко протестовать. Усталость сражалась с преданностью – и никто не огорчился, когда из-за заморозков охоту пришлось прекратить.

Именно тогда исчезла первая собака.

Это была рослая сука, приносившая хороших щенят и бесстрашная при встрече с кабаном. Ее нашли у ограды, безголовую и окровавленную. Единственными следами рядом с ее застывшим трупом были отпечатки ее собственных бегущих лап.

Люди стали уходить в лес по двое, с топорами за поясом.

Однако лошадка исчезла прямо из упряжи дровней. Сын ее хозяина, вернувшийся с охапкой дров, увидел пустые постромки и громадную алую полосу, прочертившую грязный снег. Он выронил поленья и даже топор и бегом бросился в деревню.

Страх сковал деревню: цепкий страх, липкий, словно паутина.

Ноябрь примчался с черными листьями и серым снегом. Как-то утром, похожим на грязное стекло, отец Константин стоял у окна, водя кистью по стройной ноге белого скакуна Святого Георгия. Он был поглощен работой, все было спокойно. Однако тишина словно прислушивалась. Константин поймал себя на том, что напрягает слух. «Господь мой, ты не желаешь со мной говорить?»

Когда в его дверь тихо поскреблись, у Константина так дернулась рука, что он чуть было не размазал краску.

– Входите! – крикнул он, отшвыривая кисть.

Это, конечно же, Анна Ивановна с топленым молоком и обожающим, надоевшим взглядом.

Однако это оказалась не Анна Ивановна.

– Благословите, батюшка! – попросила Агафья, дворовая служанка.

Константин осенил ее крестным знамением:

– Господь с тобой.

Однако он был зол.

– Не обижайтесь, батюшка, – прошептала молодая женщина, стискивая натруженные руки и застыв на пороге. – Можно мне на минутку?

Священник стиснул зубы. Перед ним на дубовой доске Святой Георгий охранял землю. У его скакуна было всего три ноги. Четвертая, которую только предстояло написать, будет поднята в изящном изгибе, чтобы попрать главу змия.

– Что ты хотела мне сказать?

Константин старался, чтобы его голос звучал мягко. Ему не удалось этого добиться: она побледнела и съежилась, однако, не ушла.

– Мы были добрыми христианами, батюшка, – пролепетала она. – Мы ходим к причастию и чтим иконы. Вот только нам никогда не жилось так тяжело. Летние дожди утопили наши огороды. Мы начнем голодать даже раньше середины зимы.

Она замолчала и облизнула губы.

– И я подумала… не могла не подумать: а вдруг мы оскорбили древних? Может, Чернобога, который любит кровь? Моя бабка всегда говорила, что если он обернется против нас, то будет беда. И теперь я боюсь за сына…

Она посмотрела на него с мольбой.

– Правильно боишься, – прорычал Константин. Пальцы у него свербели от желания взяться за кисть. Он старался сохранить терпение. – Это показывает, что ты искренне раскаиваешься. Сейчас время испытаний, во время которых Бог узнает своих верных слуг. Надо хранить твердость – и вы увидите царства, каких даже вообразить невозможно. То, о чем ты говоришь, лживо: это мороки, которые соблазняют чересчур доверчивых. Держись истины, и все будет хорошо.

Он отвернулся, протягивая руку за красками. Однако ее голос зазвучал снова:

– Мне не нужны царства, батюшка, а только чтобы хватило прокормить сына зимой. Марина Ивановна блюла прежние обычаи, и наши дети никогда не голодали.

Выражением лица Константин стал похож на копьеносца на иконе. Агафья отшатнулась к двери.

– И теперь Бог требует расплаты, – прошипел он. Его голос тек, словно черная вода, подернутая льдом. – Думаешь, из-за того, что у вас была отсрочка в два года или в десять, Господь не гневался на такое богохульство? Бог правду видит, хоть и нескоро скажет.

Агафья затрепетала, словно попавшая в силки птица.

– Смилуйтесь! – прошептала она и, схватив его руку, поцеловала испачканные краской пальцы. – Вы помолитесь о нашем прощении? Не ради меня, а ради сына!

– Насколько смогу, – проговорил он уже мягче, кладя ладонь на ее склоненную голову. – Но сначала ты должна попросить сама.

– Да… да, батюшка, – сказала она, глядя на него с глубокой благодарностью.

Когда она, наконец, выбежала в серый день и за ней хлопнула дверь, тени на стене потянулись, словно просыпающийся кот.

– Отлично! – Голос отдавался у Константина в костях. Священник замер, все жилы в его теле дрожали, словно струны. – Прежде всего, они должны меня бояться, и тогда их можно будет спасти.

Константин бросил кисть и упал на колени.

– Мое единственное желание – угодить тебе, Господь мой.

– Я доволен, – объявил голос.

– Я пытался наставить этих людей на путь истины, – проговорил Константин. – Я только спросил бы, Господи… то есть мне хотелось попросить…