Альбина Нури - Дорога в мир живых

«Падальщики», – брезгливо думала Маша, поражаясь непристойному интересу, который некоторые испытывали к чужим страданиям и смерти.

В центр всеобщего внимания могло бы попасть и небольшое издательство «Спектр», в котором долгие годы работал Никита, но издательство закрылось. Однако некоторые бывшие сотрудники проявляли активность, направо и налево рассказывая в Интернете о своем коллеге, делясь соображениями и выводами вроде «что-то в его поведении меня настораживало, но я не придавал значения».

От всего этого Катю, должно быть, с души воротило. Оказаться в фокусе нездорового интереса, да еще в такой момент, да к тому же по такой причине… Наверное, в этом и была причина ее отчужденности, нежелания общаться даже с ней, с Машей: как ушла от них – так и обрубила все концы. Но нужно было узнать наверняка.

Подходя к дому подруги, Маша решила заглянуть в магазин. Насколько она могла предположить, у Кати в холодильнике шаром покати. Сто процентов – питается от случая к случаю, чем попало, ничего не готовит.

Отоварившись, нагруженная котомками и пакетами, она набрала код домофона и стала ждать ответа. Скорее всего, его не последует, и тогда придется либо подождать кого-то из соседей, либо позвонить в другую квартиру и попросить, чтобы открыли.

Но Катя удивила.

– Да? – прошелестел знакомый голос.

– Открывай, Сова, медведь пришел! – пропыхтела Маша.

Молчание.

– Я все равно прорвусь к тебе, не дури, – предупредила Маша.

Катя, видимо, размышляла над ее словами, решая, открывать или нет. Пока думала, подъездная дверь отворилась: вышел парень в ядовито-желтой футболке, с собакой на поводке, и Маша оказалась внутри. Ехала в лифте, рассуждая, как заставить подругу пустить ее в квартиру, и возмущаясь про себя: что происходит, в самом деле? Она, Маша, в чем виновата? Чего от нее-то шарахаться?

«Вот прямо так и скажу! Буду стучать, пока не откроет!»

Но биться в дверь не пришлось: Катя стояла снаружи, ждала. Увидев подругу, Маша ахнула и едва не выронила сумки с продуктами.

– Ты что, голодовку объявила? – попыталась она пошутить.

Катя молчала. Смотрела прямо, непроницаемо. Щеки ее ввалились, скулами можно было резать бумагу, на левой вдобавок – здоровенный синяк. Возле рта – глубокая ссадина, руки покрыты сетью порезов. Глаза обведены черными полукружьями, губы истончились. Темные тусклые волосы, свисающие неопрятными рваными прядями, выглядели давно не мытыми.

Маша подошла к подруге, механически, как кукла, переставляя ноги, улыбаясь по инерции и чувствуя, что щекам больно от этой искусственной улыбки.

– Зайдем? Я тут принесла… Кать? – Ей стало страшно, как там, в подвале.

– Тебе туда нельзя, – с видимым усилием разлепив губы, негромко проговорила Катя. Голос был глухим и неуверенным, словно она разучилась говорить.

– Почему? – тоже переходя на шепот, спросила Маша.

– Не важно. Нужно уходить. Там никому нельзя быть. – Все тот же лишенный интонаций, монотонный голос и сверлящий взгляд.

– Откуда у тебя синяк? Эти раны?

– В ванной упала. Поскользнулась.

– Катюша, ты меня пугаешь.

Соседняя дверь внезапно отворилась. Лилия Ивановна бочком выбралась за порог и окинула подруг цепким подозрительным взглядом. Брови ее были густо прорисованы косметическим карандашом, на сгибе локтя болталась матерчатая сумка. Не то правда в магазин собралась, не то услышала разговор и вышла в надежде раздобыть свежую сплетню о скандальной соседке.

На лице Кати отразилось что-то похожее на страдание или досаду. Должно быть, подумала, как некстати Лилия Ивановна высунулась из своей берлоги. Маша воспользовалась ее замешательством, решительно втолкнула Катю обратно в квартиру и захлопнула дверь за собой, не забыв поздороваться с любопытной старухой.

Оказавшись наедине с Катей в прихожей, Маша поставила на пол свои сумки. Катя, видимо, поняв, что подруга не собирается отступать, не послушается и никуда не уйдет, сникла и, будто обессилев, потеряв опору, привалилась к стене.

В квартире было прохладно и сумрачно: дело шло к вечеру, к тому же собирался дождь, а хозяйка еще и шторы задернула.

– Что у тебя, как в склепе? – не успев сообразить, что это может показаться бестактным, спросила Маша.

Скинула туфли и, снова подхватив свои пакеты, прошла в кухню мимо молчаливо стоящей Кати.

– Думаешь, от меня так просто избавиться? Обижусь и уйду рыдать? Не дождешься! – говорила она, выкладывая на стол батон, молоко, яйца, свежие овощи, сосиски и все остальное. Кухня, как она и предполагала, сверкала стерильной чистотой. Интересно, когда Катя в последний раз готовила? – Сидишь тут, киснешь. Голодная, холодная. Я что, затем столько лет с тобой вожусь, чтобы ты меня гнала, как собаку последнюю?

Говорила и говорила без умолку, что на ум придет, а сама думала: «Да ответь же, не молчи! Закричи, заплачь, разозлись! Что с тобой такое?»

Тишина заливалась в уши, как стылая вода, пол холодил ступни. Опустошив сумки, по-прежнему не получая никакого отклика от подруги, Маша подошла к окну, раздернула шторы, впуская в кухню оранжевые лучи предзакатного солнца. На сердце сразу немного полегчало. Недолго думая, она приоткрыла окошко. Что может быть благотворнее свежего воздуха?

Обернулась и чуть не заорала: Катя, незаметно подкравшись, стояла возле стола, в двух шагах от Маши. При дневном свете она выглядела еще хуже.

– Что, как Баба-яга? – усмехнулась она.

– Есть такое дело. Но ничего, Катюшка, это поправимо, – взяв себя в руки, отозвалась Маша. – Сейчас приготовлю, накормлю тебя, и расскажешь, как докатилась до жизни такой.

Неожиданно подруга схватила ее за руку. Оглянувшись, будто думая, что кто-то в пустой квартире может подслушать их разговор, наклонилась к Машиному уху и прошептала:

– Нам нельзя тут говорить. Он может услышать. Нужно уйти, я же тебе сказала!

Маша застыла, переваривая услышанное. По коже побежали мурашки. Подумалось, что если Катя сошла с ума, то она сейчас запросто может попытаться сделать с ней что-то: ударить, зарезать, вытолкнуть в окно…

Стараясь успокоиться, Маша посмотрела на Катю, и взгляд подруги ее поразил. Они знали друг друга долгие годы, можно сказать, всю жизнь, и ни разу она не видела у Кати такого взгляда. Нет, не безумие в нем плескалось, не лукавое сумасшествие или желание причинить боль другому человеку.

Отчаяние, ужас – вот что читалось в этом взоре. Так, должно быть, глядит пойманная в силки птица, обложенный со всех сторон флажками волк, ожидающий смертельного выстрела. Так смотрит на своего убийцу загнанная в угол жертва – смотрит, зная, что скоро умрет.

– Что ты… – начала Маша, но Катя прижала палец к губам и покачала головой.