Руслан Ерофеев - Хтонь. Зверь из бездны

Но был в саду и еще кое-кто кроме юноши и священной птицы. Внезапно внимание Менеса привлекли мелодичные девичьи голоса, которые серебряными колокольчиками прозвенели за невысокой оградой, отделявшей от посетителей закрытую часть сада. Юноша огляделся по сторонам, не увидит ли кто его проделку, а затем высоко подпрыгнул и подтянулся на руках.

Сначала он ничего не увидел за оградой, как всегда бывает, когда, обернувшись со света, взглянешь в полумрак. Затем в тени пальмовых крон, сквозь заросли лотоса и папоротников, Менес заметил сверкание смуглых тел.

Девушек было две. Нежные руки первой, невысокой ростом, были унизаны множеством тончайших золотых браслетов. Пышные, как гроздья черного винограда, волосы падали ей на обнаженную по моде Та-Кеми грудь. Спутница красавицы была гораздо выше нее ростом и крепче сложением. По иссиня-черной коже Менес сразу опознал в ней нубийскую рабыню.

Повинуясь мановению руки нубийки, легкая прозрачная ткань, прихваченная под грудью красавицы алмазной брошью, медленно заструилась вниз. Черная дева уверенным жестом усадила госпожу на край фонтана, облицованный мрамором. Полные губы рабыни заскользили по прекрасному телу, тронули перси, спустились к покрытому мельчайшими бисеринками пота животу с совершенной впадинкой от пуповины, способной вместить в себя четверть хену [44]ассирийских благовоний… Красавица принимала ласки с царственным равнодушием. Лицо ее было невинно, словно у спящей. Даже когда ею обладали, она не принадлежала никому.

По чреслам Менеса разлился жидкий огонь. Сладкая истома охватила все его юное сильное тело. Он сладостно провел языком по нёбу. В этот миг его глаза встретились со взором холодной красавицы. Менес почувствовал, будто он со страшной скоростью падает в бездну, не достигая дна, как это часто бывает во сне…

Менес познал любовь.

Девушка не пошевелилась и никак не отреагировала на то, что заметила Менеса, будто ей было все равно, что за ней наблюдают. Она позволила рабыне-нубийке проделать все, на что та была способна.

Внезапно ухо Менеса обожгло резкой болью.

– Безмозглый бурдюк с поносом! Как ты посмел сунуть свой нос в сад, где гуляет непорочная Афири, дочь благородного Хафра?! – прошипел Серапис, продолжая выкручивать юноше ухо в самых различных направлениях, в том числе совсем не предусмотренных его строением и способом, которым оно прикреплялось к черепу.

«Так вот кого утешает красавица-рабыня!» – мелькнуло сквозь боль в голове Менеса.

Тем временем Серапис, не выпуская ухо нерадивого ученика из своих сильных пальцев, быстро повел его по дорожке к выходу из сада.

Несмотря на неотвратимое наказание, которое – Менес хорошо знал – не пропадет за строгим учителем, и на непрекращающуюся боль в районе ушной раковины, юноша продолжал думать о прекрасной Афири. Он вспоминал ее волосы, подобные шерсти тонкорунных овец, ее холодные темные глаза без искры стыда или какого-либо иного чувства… Никогда в жизни он не встречал такой совершенной, нечеловеческой красоты. У этой девушки недавно умер отец – возможно, единственный близкий ей человек. А ее даже некому утешить, кроме грязной похотливой рабыни. Как бы он, Менес, хотел оказаться на месте нубийки! Юношу переполняли сострадание и жалость к прекрасной Афири. Вслед за любовью Менес познал нежность.

Менес узнаёт, почему бальзамировщикам отдают трупы не сразу, а когда их охватит тление, подвергается домогательствам с той стороны, откуда их обычно ждут в последнюю очередь, и слышит весть, страшнее которой нет ничего.

– Почести тебе, о, мой божественный отец Озирис, ты живёшь вместе со своими частями тела, – прозвучали в сумраке высоких глинобитных стен величественные строки из священной Книги Мертвых. – Ты не разложился, ты не стал червями, ты не увял, ты не истлел, ты не сгнил…

На внутреннем дворе храма Инпу ночной ветер едва колыхал навес из папирусной ткани. Под ним, в свете факелов, три смуглые фигуры нависли над четвертой, иссиня-бледной, распростертой на странного вида столе, снабженном выемками и стоками непонятного назначения. Две из фигур были человеческими, третья, несмотря на то что обладала руками и ногами, как ее товарищи, голову имела шакалью. Но именно она наизусть и с соблюдением всех необходимых в древнем как мир поэтическом искусстве интонаций произносила звучные строки Книги Мертвых.

– Я есмь бог Хапи [45], и мои части тела будут иметь постоянное существование, – гулко раздавались слова священной Книги в огромном колодце храмового двора. – Я не разложусь, я не истлею, я не сгнию, я не превращусь в червей, и я не увижу разложения перед очами бога Шу. Я буду обладать существованием, я буду процветать, я буду пробуждаться в мире, я не сгнию, мои внутренности не погибнут, я не пострадаю от телесного повреждения…

Внутри головы Инпу-Анубиса было жарко, и пот струился по лысому черепу Сераписа. Но, несмотря на это, он пребывал в на редкость приподнятом состоянии духа. Царедворец Хафр пожаловал его чрезвычайно выгодным заказом. Правда, больше Хафр уже никого ничем не пожалует, так как это его синюшное тело со скрюченными пальцами рук и ног лежит сейчас перед Сераписом. Подарить Хафру вечность или сделать так, что его тело превратится в дурно пахнущую жижу, кишащую жирными червями, уже через несколько недель – это зависело только от Сераписа. Он чувствовал себя почти богом. Жрец самодовольно улыбнулся. Даже геморрой почти не болел. Доброе расположение духа настраивало его на философский лад.

– Знаете ли вы, что жемчужина появляется в раковине вовсе не из случайно попавшей туда песчинки? – задумчиво проговорил Серапис, поправляя ритуальную маску Инпу. – Это – слащавая легенда торговцев драгоценностями, не имеющая ничего общего с действительностью. Жемчуг рождается, когда внутрь ракушки заползает крошечный паразит, чтобы полакомиться мясом мидии. Но вместо пиршества он оказывается в смертельной ловушке. Створки захлопываются, а затем мидия, дабы убить врага, начинает покрывать его слоями перламутра – слой за слоем, погребая паразита заживо. Мы любуемся жемчугом, не зная, что самая прекрасная жемчужина – это всего лишь мумия червяка, заключенная в несколько слоев перламутра, равно как и мы обматываем тело усопшего бинтами, пропитанными благовониями.

Древние кипарисы и оливы, росшие в храмовом дворе, тихо шевелили ветвями, будто прислушивались к поучениям верховного жреца. Реликтовые деревья, ровесники доисторической эпохи, были настолько стары, что семена их, падая на землю, уже не могли дать всходов. Все было пропитано духом увядания и тлена в священном храме смерти.