Руслан Ерофеев - Хтонь. Зверь из бездны

– А ты что, ждал, что у него дюжина судимостей за изнасилования и убийства малолетних? – буркнул Стрижак. – Плюнь, разотри и забудь – так просто наши задачки не решаются!

– Ладно, успеем еще пощупать за вымечко этого клиента, если что, – ответил Артем и подумал: «Или не успеем, черт с ним совсем, прав майор, мало ли кто по парку шляется». – А сперва лучше нанесем светский визит благородной даме Вальке фон Кот.

Размышления о семейной педагогике, о том, с кем Ленин сожительствовал в шалаше, и о жутком подводном чуде-юде прерываются самым неожиданным образом.

– Сотона толстомяса, оловянна рожа! Так бы и харкнул в зенки бесстыжи! Она, она Ленку сгубила! Натурально, она. Бывалоча, слова доброго девке не скажет: всё – ором, всё – ебуками!

От избытка чувств Фрол Кузьмич высморкался в огромный, как парус, застиранный плат со звуком, напоминавшим одновременно гудок светлопутинской лакокрасочной фабрики «Красная лазурь» и рев африканского слона в брачный период. На лацкане его серенького пиджачка гневно качнулась «Гертруда» [3]на муаровой ленточке, засаленной настолько, словно обычно он сморкался не в платок, а в нее.

– Ой, и не говори, Кузьмич, – поддакнула ему почтальонка Зина, маленькая невзрачная бабенка с жидким пучком волос на затылке, похожим на мышиный хвостик. – Лупила Ленку смертным боем. Та, чуть что, из дому бегом! Как тепло – так на трубах жила, с собаками, лишь бы не там, где родная матерь!

– Что за трубы? – не понял Казарин.

– А во‑о-он оне, трубы-ти, – повел костлявой дланью Кузьмич по направлению к буйным зарослям крапивы, окаймлявшим овраг. – Вона оне, тамо-тко, натурально, и располагаются.

На другой стороне неглубокой впадины Артем разглядел заляпанную гудроном двойную кишку теплотрассы, на которой грелось несколько худых грязноватых дворняг. Одна из них, с выпирающими из-под кожи ребрами, вдруг тяжело подняла морду с крестообразно сложенных лап и протяжно, не по-собачьи тоскливо завыла. Озноб продирал по коже от этого звука.

– Это ж Валетка! – пугливо сказал Кузьмич, подтягивая на тощих чреслах линялые тренировочные трико с вытянутыми коленками, которые он носил в паре с пиджаком, как в городе давно уже никто не ходил. – Ленкин пес. Ну, как, Ленкин – он бездомный, так-то. Но Лена его подкармливала. Он по весне болел – так она его выходила. Любила Ленушка его сильно…

Все надолго замолчали.

«Так вот откуда шерсть на одежде убитой девочки», – сообразил Казарин. А он-то было подумал…

Артем рассеянно мазнул взглядом по трубам, из-под которых диковато щерились бездомные псы, по пыльным, прихваченным осенним тленом кустам и дальше – по раскинувшемуся сразу за ними «Щукинскому морю», которое в дни приливов наверняка подходило почти к самому порогу Ленкиного барака. Это искусственное море появилось здесь почти пятьдесят лет назад, после того как коммунисты решили, что реки в их государстве текут не туда. И исправили оплошность природы. Правда, работа над ошибками Мироздания обошлась недешево: в несколько десятков человеческих жизней – тех, кто отказался покидать свои жилища, в которых столетиями рождались, жили и умирали предки. Потому что раньше на месте моря был город.

Старая часть Светлопутинска была экстренно затоплена, несмотря на оставшихся в домах стариков, – заниматься их эвакуацией Советской власти было некогда, планы, как всегда, горели, а плешивые головы еле держались на бычьих начальственных шеях. Но долго еще выглядывал из-под воды скелетированный купол колокольни церквушки Николы Мокрого – древней и очень почитавшейся в народе. Вот ведь подгадали предки с именем святого, которому посвятили храм! Страшный покосившийся крест, который чудом уцелел после нескольких «безбожных пятилеток», грозно чернел на фоне кровавых светлопутинских закатов. Артем еще застал его в детстве. Потом купол окончательно разрушился, и последнее напоминание о черногрязинском Китеж-граде исчезло навсегда. Еще одна потерянная русская Атлантида…

«Щукинское море» кишело рыбой – и теми же щуками, и стерлядью, вскормленной, если верить народной молве, трупами утопленников – жителей старого Светлопутинска, оставшихся верными родным очагам и погостам. Но долго еще их потомки не отваживались плавать на лодках над затопленным городом. Старики поговаривали, что мертвецы могут зазвать живых к себе в пучину. Так это или нет, никто, разумеется, проверять не спешил. Но было доподлинно известно, что вода в искусственном море – тяжелая. Немногочисленные купальщики часто тонули в нем без видимой причины, пока не перевелись вовсе. А прочие жители стали жаловаться на ухудшение самочувствия столь массово, что власти вынуждены были перестроить водопровод, чтобы снабжение населения питьевой водой осуществлялось из природного водоема, а не из «Щукинского моря». Как в мрачной сказке – живая и мертвая вода…

– И хахаль Валькин не лучше! – не выдержав, нарушила наконец затянувшееся молчание Зина. – Приношу это я летось Вальке пензию – она ведь на инвалидности бедует, по сердцу, даром что така корова. Смотрю, сидит, черт патлатый. Воспитывает! Ленка тихо, как мышка, тарелку с кашей отодвигает – ну ей же нельзя, пост же был Великий. Говела она. А каша-то – с маслом. Так этот Жан как даст ей ложкой в лобешник! Жри, сука! Каша ажно по полу разлетелась! А потом, варнак проклятый, заставил девку тую кашу с полу-то слизывать! Ленка потом гаврилась цельный вечер!

– Чего делала? – не понял Артем.

– Ну, рвало ее, ежели говорить по-культурному.

– А чего она… как это… говела? – наконец-то выговорил Казарин слово, мало понятное человеку, рожденному после нескольких «безбожных пятилеток» в стране, где само слово «бог» писалось с маленькой буквы.

– А об том не надо спрашивать, – строго поджав губы, ответила Зина. – Вы, я гляжу, человек молодой, при чинах, Советской властью обласканный, оно конечно. Вы таких вещей не признаете, вам по должности не положено. Но Лена была дитё не простое, а намоленное.

– Как это – намоленное? – вновь не понял Артем.

– А вот так. Бабка ее, Аграфена, уж очень богомольная была, в скиту не раз послушничала, трудницей. Она, пока жива была, и Вальку, дочерь свою непутевую, в узде держала. А Лену она намолила. Валька-то, шалава беспутная, еще по молодому делу сколь деточек по больницам разбазарила, по кусочкам в абортариях растратила. Вот и не получалось у нее, когда замуж вышла, дитё. Аграфена, Аграфена Леночку у Бога вымолила. И веровать она ее научила, посты соблюдать да в церкву ходить. Хотела, чтоб хоть она Валькину жизнь пережила набело. А как померла бабка, да как мужик Валькин, Колька, под поезд спьяну угодил, так Валентина и пошла вразнос. Совсем житья Ленушке не стало от пьянок да хахалей ейных. Прямо при робенке кобели ее охаживали. Тьфу, бесстыжа рожа!