Руслан Ерофеев - Хтонь. Зверь из бездны

Кузьмич, словно подтверждая эти слова, вновь звучно высморкался в свой громадный плат, и только тут Артем разглядел, что на нем изображена выцветшая карта СССР. Старик еще раз сморкнулся в Москву и, аккуратно свернув платок, убрал его в карман. Сопливый парус идущего ко дну гнилого советского корабля.

С «Мертвого моря», как его стали называть светлопутинцы после событий Шестидневной войны, которые подробно освещались в газетах, тянуло промозглым холодом. Казарин вздохнул, переглянулся с помалкивавшим Стрижаком, который курил чуть в сторонке на пару с участковым милиционером, и сказал:

– Товарищи понятые, пройдемте в дом.

На заплеванной лестнице старенькой двухэтажки воняло куревом, плесенью и кошачьей мочой. Под ногами противно расплющивались несвежие бычки. Потолок был утыкан горелыми спичками, метко, по-тимуровски запущенными умелой рукой. Изгаженные временем и людьми стены были разрисованы похабщиной. Вся делегация остановилась возле обшарпанной двери с цифрой «13», криво намалеванной белой краской. Слева от двери красовались каракули:

Ленин – х…

Возле них кто-то нарисовал корявую свастику. Справа на облупившейся штукатурке было нацарапано одно под другим:

Онанизм укрепляет организм!

Ленка – целка!

Последняя надпись носила следы многократных попыток стереть ее.

Из открывшейся на настойчивый стук участкового двери пахнуло душком давно не мытых тел, подсохшей блевотины и беспросветной нищеты. В проеме, обитом обшарпанным коленкором, о первоначальном цвете которого можно было лишь догадываться, нарисовалась гнусная толстомясая бабища. Оба ее заплывших поросячьих глаза украшали симметричные фингалы, переливавшиеся всеми цветами радуги.

– Чего ломишься, начальник, щя как дам в чайник! – выдохнула свиноматка вместе с вонью адского перегара и раскатисто, громоподобно заржала. Она была страшно, омерзительно пьяна.

Стрижак протолкался вперед сквозь жиденькую толпу ментов, понятых и любопытствующих соседей – сейчас он был в своей стихии.

– Ты, Валька, дождешься у меня! А ну, захлопни спиртоприемник, шалашовка, а то сейчас все висяки района на тебя навешаю, до климакса с параши не слезешь! – пробормотал он уверенной картавой скороговорочкой и, затолкав наглую бабищу в глубь ее смрадной берлоги, повел за собой оробевших понятых, как отважный фрегат маркитантские лодки.

«Смешное слово – «шалашовка», – подумалось Артему. – Интересно, откуда оно произошло? Когда Сталин утилизировал ленинскую гвардию и вымарывал подельников лысого сифилитика отовсюду – со страниц истории, с фотографий и даже с полотен художников, – особенно подфартило старику Зиновьеву. На известной картине, изображавшей Ленина в Разливе, закрасили его знаменитую персону, и оказалось так, будто бы Ильич скрывался от жандармов в шалаше вовсе даже и один. Сошалашник плешивого вождя всем настырно доказывал, что это он скрашивал досуг главного большевистского пахана, когда тому пришлось срочно залечь на дно. А однопартийцы смеялись ему в глаза и обзывали троцкистской блядью. Хотя каждый хорошо знал, что Зиновьев говорит чистую правду. Может, тогда и появилось слово «шалашовка»? Господи, какой только бред не лезет в голову от усталости».

Казарин шагнул в квартиру последним и сразу же споткнулся о расставленные в прихожей трехлитровые банки с резиновыми медицинскими перчатками, натянутыми на горловины. В таких народ обычно настаивал бражку. По мере брожения перчатка наполнялась газом и поднималась вертикально. Это означало, что гнусное пойло созрело. Нехитрая система называлась у алкашей «Хайль, Гитлер!» Банки противно, дребезжаще зазвенели – в точности как утром телефон. Чертыхнувшись, Артем плотно прикрыл за собой дверь, из-за которой сразу же донесся приглушенный бубнеж участкового:

– Граждане, разойдитесь. Не положено… Осади, я говорю!.. Гражданин, ну чего вы глазеете, вам тут цирк али женская раздевалка?

Бедно живет народ в стране развитого социализма, бедно, думал Казарин, пробираясь через общий коридор, заваленный разным никчемным хламом, которому давно место на свалке. А теперь еще и Америка из-за войны в Афганистане наложила запрет на продажу нам зерна, и в магазинах сразу же исчезли мука и макароны. Дорого нам обходятся игры в войнушку, ох, дорого! В Ташкенте все госпитали забиты ранеными бойцами, а в центральную Россию самолеты «Руслан» таскают цинковые гробы с останками «воинов-интернационалистов», которые из-за всегдашнего нашего бардака развозят по неправильным адресам, приводя в ужас и без того напуганных людей. В учреждениях, которые посылают в Афган своих специалистов, висят на стенах портреты в траурных рамках. А из радио– и телеприемников льется елей в адрес партии и правительства, верно держащих ленинский курс. Генеральный секретарь Юрий Владимирович Андропов все время кого-то приветствует, встречает какие-то делегации, поздравляет с трудовыми успехами братские социалистические народы, а сам, наверное, даже не читает этих своих поздравлений, которые его секретариат утверждает ежедневно пачками. А народу нечего жрать. Когда изредка «выкидывают» какой-нибудь немудрящий дефицит вроде сосисок, к магазинам не подступиться: в очередях иной раз даже убивают в спорах из-за места. Поезда, идущие в Москву, осаждают мешочники: невероятно, но в столичных магазинах пока еще есть продукты. Столичное товарное изобилие кажется отсюда сказочным раем. Дети загадывают друг другу загадку: «Длинный, зеленый и пахнет колбасой». Отгадка: «поезд из Москвы…»

По пути в комнату Артем заметил на грязном полу свежие капельки, подозрительно похожие на кровь. Что за чертовщина? Кур они здесь, что ли, режут? Он мельком заглянул в крохотную и невероятно грязную общую кухоньку – в ней не было ничего примечательного, кроме закопченной старенькой плиты и облупившейся штукатурки. Кухня была пуста. Прочие «удобства», судя по всему, находились во дворе.

Понятые смущенно мялись в уголке единственной, заваленной всяким барахлом комнатушки. Старичок Фрол Кузьмич вновь сморкался в свой сопливый парус, на этот раз – куда-то в район города-героя Новороссийска, а Стрижак раздраженно выговаривал Вальке:

– Я тебе погожу! Я тебе так погожу! На двушечку без скощухи пойдешь у меня! Ты с начальником угрозыска говоришь, а не с алкашом-собутыльником, марамойка!

– А ты, начальник, тоже выпей, не стесняйся! – прохрипела в ответ Валька, обдав всех присутствующих сивушной отрыжкой, и кивнула на колченогий стол, застеленный газетой. На испятнанных коричневой жижей «Сельских вестях» покоились ржавая банка «Бычков в томате», как давеча у мальчугана Славика на автомате, который сделал воевавший в Афгане брат, и початая бутыль с какой-то мутной отравой.