Нил Гейман - Пляска фэйри. Сказки сумеречного мира

Да знаю я, знаю. Я сижу тут, беседую с тем, чего не бывает, а оно мало что настоящее, так еще и требует чего-то… хорошо, что мы всего лишь разговариваем. От чего угодно другого крыша бы однозначно съехала.

– Пироги, – сообщил он. – И эль.

– Это тебя не в тот дом занесло, чувак. У моей мамы «двенадцать шагов» [58].

Так, судя по его пустому выражению, придется объяснять.

– Это программа такая. У нас вообще нет никакого алкоголя. К тому же, она на диете, так что и пирогов тоже нету. Хочешь… батончик-мюсли?

Он наморщил свой крохотный носик, потом сделал еще одну попытку.

– Оленина?

Я попробовала вспомнить, что у нас вообще есть в холодильнике. Ма все равно вегетарианствует, даже когда не сидит на диете.

– Гм… бургер с тофу?

– Эль, – твердо сказал он.

Перед моим мысленным взором встало видение: за окнами занимается заря, а я все еще спорю с этим маленьким упрямцем.

– Яблочный сидр, – возразила я, и он, наконец-то, неохотно кивнул.

Я прикрыла дверь в комнату и устремилась на кухню. В доме царила абсолютная темнота. Мама всегда спит, как убитая, а отец с нами не живет с тех пор, как мне стукнуло шесть, так что меня все равно никто не услышит.

Включив свет над плитой, я посмотрела на часы. Почти полвторого утра. Неудивительно, что все кругом выглядит слегка нереальным. Интересно, и во что мне теперь наливать этот сидр? Все наши стаканы ростом раза в два выше феи. Хорошенько пораскинув мозгами, я остановилась на крышечке от бутылки, налила в нее несколько капель и отнесла ему.

Нет, спасибо он не сказал. Он взял крышечку обеими руками, будто это была большая миска, и старательно выхлебал сидр. Пил он для такой крошки очень шумно.

Я подождала, пока он прикончит напиток, и только затем спросила:

– Ты был у Аннализы в комнате?

Он только оскалил в улыбке острые белые зубы.

У меня когда-то был кот. Он прыгал так легко, что я даже ни разу не видела, чтобы он от пола отталкивался. Вот сейчас он сидит на полу, а через секунду – на самом верху холодильника. Вот так же двигался и фэйри. Раз – на ковре, два – и уже на комоде, и даже коленок своих костлявых не согнул.

Короче, он запрыгнул – или взлетел? – ко мне на комод, чтобы оказаться на одном со мной уровне, я так думаю. Но и там ему все равно пришлось задирать подбородок, чтобы смотреть на меня. Парень сердито топнул ножкой по полированной дубовой крышке и пнул мой браслет, который я там оставила.

– Эй, а вот это прекрати, – строго сказала я. – Если ты собрался проявлять тут свой темперамент, не смей вымещать его на моих драгоценностях.

Он так и взвился, развернулся, побледнел почти до синевы и ткнул в меня пальцем. Я даже отшатнулась, ощутив на миг укол страха. Жалко, я невнимательно читала Аннализе сказки. Что там эти фэйри умеют делать? В голове у меня задержалось исключительно их умение заколдовывать коров, чтобы они молока не давали. Хоть коровы у нас нет, и то хлеб, подумала я, стараясь взять себя в руки.

Ярость фэйри тем временем вроде бы угасла, зато взгляд сделался вредным.

– Врунья, – тихо сказал он.

– Чего?

– Дева, – продолжал он.

У меня сжало горло.

– Да что ты на хрен об этом знаешь?!

На это он улыбнулся.

– Смотри.

И он запел голосом, похожим на шелест ветра в камышах. Сладкий весенний ландышевый запах поплыл по комнате. Пламя свечи на комоде взмыло выше, и в нем я увидела фею-девочку.

Она была в точности как описывала Аннализа: одетая во что-то сверкающее и прозрачное, не то чтобы какого-то конкретного цвета – платье было как призма, сквозь которую вспыхивают поочередно все краски. В отличие от мальчика, у нее были и крылышки – они затрепетали, раскрылись и плавно подняли ее из огня. Мгновение она парила над комодом, нежная и утонченная, а потом приземлилась перед парнем в черной коже.

К моему удивлению, первой она обратилась ко мне.

– Лили, – сказала фея, положив крошечную ручку на сердце.

– Черри, – ответила я.

Я всегда осторожничаю со своим именем – особенно когда говорю его парням. Они думают, что грубо шутить на его счет – это страшно круто и остроумно.

– Вишня [59], – задумчиво повторила она. – Вишневый цвет?

– Да, – сказала я, но об остальном промолчала.

На свет я появилась через девять месяцев после того, как родители улеглись отдохнуть под осыпанным весенним цветом вишневым деревом.

– Вишневое варенье? – спросила она.

– Пироги и варенье, – твердо и все еще воинственно вставил мальчишка.

Я свирепо зыркнула на него.

– А кекс с отрубями не хочешь? И варенье?

Он кинул взгляд на девочку. Та кивнула и сказала.

– Да, пожалуйста.

Я вернулась на кухню, оставив обоих фэйри у себя в комнате и мимоходом думая, не так ли, интересно, сходят с ума. Я поняла, что фэйри-мальчик настоящий, как только его увидела, но что это значит – ну, что я теперь вижу фей – я не знала. И что мне с этим делать – тоже.

Кроме одного пункта: их надо кормить.

Я намазала ежевичного джема на маффин с отрубями, порезала его на маленькие кусочки и отнесла к себе.

Они ели, как подростки, только что не заглатывая лакомство целиком.

– Вы когда в последний раз ели? – полюбопытствовала я.

– Еду смертных? Апрель, тысяча восемьсот восьмой, – очень точно сообщила она.

У меня, кажется, отвалилась челюсть – это когда я поняла, что ей почти две сотни лет… или даже больше – но тут я вспомнила еще один фэйри-факт из Аннализиных книжек. Время для фей течет по-другому. Они живут веками, и то, что для человека – целая долгая жизнь, у них в мире пролетает как каких-нибудь несколько лет.

Отрубной кекс подошел к концу.

Они стояли, глядя друг на друга.

– Любовь, – сказал он, и голос его был похож на шепот океана на отливе.

Она шагнула к нему, руки ее легко порхнули в его. Это было как сцена из какого-то кукольного балета.

Она придвинулась ближе, и он заключил ее в объятия. Он держал ее, ласкал – по обоим от наслаждения ходила рябь, как по воде, а мне… мне было ужасно неудобно на это смотреть.

Я уже повернулась, чтобы уйти, но тут сама себя одернула. Это, в конце концов, нелепо! На часах почти два ночи. Я устала, как собака, и сейчас уйду из своей же собственной комнаты со славной уютной постелью, только чтобы дать феям возможность побыть наедине?

Я решительно повернулась назад. Он держал ее лицо в ладонях, и они целовались. Нет, я вообще-то уже много поцелуев видела – в школе, на улице, в кино. Я даже и сама что-то в этом духе делала… но так – никогда. Эти двое уже были за пределами всех насыщенных красок, за пределами, наверное, самой страсти. Они целовались так, словно одно только это и поддерживало в них жизнь, словно разомкнуть губы означало смерть. И я понимала, что не должна наблюдать за чем-то настолько интимным, – но и отвернуться тоже не могла.