Нил Гейман - Пляска фэйри. Сказки сумеречного мира

[62]

Пятнадцать лет я отрицал это, но теперь, наконец, признаю: я, Сова из рода Имбирной, – наполовину человек и куда в большей степени сын своего отца, чем я думал.

В моем поколении фэйри человеческая половина есть у каждого. У всех нас – один отец, и он – человек. И мы никогда об этом не говорим.

Племя фэйри уже вымирало, когда пришел наш отец – заколдованный посланник нашего мертвого короля. Целых три сотни лет до того в подземной стране не видали детей, кроме рожденных от человеческих женщин. Но от отцов им доставались лишь жалкие крохи дара. Наверху, среди людей, где полукровки обычно и оставались, этого хватало с лихвой; но с теми немногими, кто приходил в наши земли, обходились как с низшими существами – слугами, а то и рабами.

Среди фэйри у меня не было других ровесников, кроме единокровных братьев и сестер. Отцовская доля крови ни в одном из нас не бросалась в глаза. Все мы были прекрасны и искусны – точь-в-точь настоящие фэйри: ни человечьего смрада, ни человечьих изъянов в лице и теле. Обликом почти все мы удались в матерей, между собою были несхожи, а силой дара не уступали чистокровным. Фэйри признали нас как новое поколение.

Как и все, я полагал, что полукровки, родившиеся наверху, не стоят даже того, чтобы взглянуть на них дважды. Замечал только, что они другие. Низшие. От них странно пахло, да и внешне они, большей частью, были далеки от совершенства. Годились разве что для кухни, для стирки, для грязной работы. Годились – так и быть! – для того, чтобы сновать между нами незаметно и неслышно, как тени.

Когда я был маленький, мать часто пела над колыбелью о том, каким был мой отец. Она любила его. Она его так и не забыла. Она жалела, что он никогда не вернется. Я принимал это все за человечьи сказки из тех, какими пугают детей, и не верил ни единому слову. Другим детям, с которыми я играл, матери ничего подобного не пели.

Мое поколение учили так же, как и всех, кто рождался до нас: заниматься тем, что нам интересно; развивать свои дары; выбирать себе учителей самим.

Мать обучила меня основам магии и искусства выживания, но моим любимым наставником стал Золотой, ведавший языки и обличья зверей и птиц.

Мать не обрадовалась, когда узнала, какой я для себя выбрал путь: учиться менять обличья означало признать наше родство с низшими существами, и те из нас, кто был особо подвержен предрассудкам, презирали это искусство. Однако отговаривать меня она не стала. Она поняла, что в этом и состоит мой дар.

Мы с Золотым поднимались вверх по тоннелям и выходили через врата в верхний мир – туда, где небо меняет цвет, отчего воздух становится то холоднее, то жарче, а вода не только течет ручьями и реками, но подчас и льется с небес. Мы бродили по пустошам, лесам и болотам, встречались с обитателями звериного царства и пытались убедить их сделать то одно, то другое. Золотой лучше всего умел говорить с волками и лисами. Мне же легче давался птичий язык. Золотой научил меня многим низшим наречиям, а языку кошек научился вместе со мной (хотя кошки, что большие, что маленькие, все равно нечасто до нас снисходили, даже когда мы начали говорить без акцента).

Больше всего на свете я мечтал говорить с лошадьми.

Я хотел стать конем или хотя бы обзавестись собственной лошадью. Я знал, что с людьми они связаны особыми узами – не так, как другие животные. Они ведь такие большие и сильные – и все же позволяют людям использовать их и ездить на них верхом! Я хотел познакомиться с какой-нибудь лошадью, узнать ее поближе и прокатиться на ней. Я хотел понять, почему они соглашаются служить тем, кого без труда могли бы затоптать насмерть.

На мое несчастье, лошади жили с людьми. Золотой говорил, что по другую сторону мира, в местах, где много песка, дикие лошади бегают сами по себе на воле. Но в ту часть света из нашей подземной страны не вели ни одни врата.

Будь его воля, Золотой не дал бы мне и шагу ступить в населенные земли, но лошади не шли у меня из головы. Выходя наверх, я так и рвался к проезжей дороге, ведущей к городу через лес. На тракте всегда было людно. Из окрестных деревень лошади тащили на рынок телеги, груженные фруктами, мукой и овощами. Проезжали гонцы, проходили конные отряды. Шли караваны под охраной верховой стражи; сами путешественники тоже ехали верхом или вели коней в поводу. Торговцы и ремесленники правили крытыми фургонами – кто направлялся в город, кто из города.

Я прислушивался ко всем – и к маленьким пастушьим собачкам, которые бегали кругами и покусывали за бока овец и коз, не давая разбежаться стаду; и к коровам, жевавшим жвачку; и к кошкам проезжих лудильщиков, и даже к людям, но больше всего – к лошадям. Их рассказы о странствиях, о траве и воде, о сражениях, скачках и всадниках я понимал лишь наполовину. Но голоса у них были тихие и чудесные.

Золотой не одобрял моего интереса к лошадям. Слишком уж тесно они были связаны со всем человеческим. Приходилось тайком выкраивать для этого час-другой, когда он давал мне совсем другие задания. Чаще всего я отправлялся в трактир «Перо», что стоял в одном дне пути от города (если ехать верхом), и наблюдал там за человеческими мальчишками на конюшне. Они меняли и чинили удила и вожжи, седлали и расседлывали лошадей, скребли их и чесали, кормили и поили, вынимали камешки и засохшую грязь из копыт. Когда становилось слишком грязно, они стелили на пол солому и чистили стойла. И ночевали они тут же, с лошадьми, – на сеновале над конюшней.

Поначалу меня так и воротило от человеческой вони, но в конце концов я притерпелся. Как-то раз, морозным вечером, предвещавшим скорую зиму, Золотой отправил меня изучать, как ведут себя по ночам олени. Я же снова побежал к «Перу», забрался в кусты у ограды и увидал одну из трактирных кошек – беременную и голодную. Я принес ей свежеубитую крысу.

– Как мне подобраться поближе к лошадям? – спросил я шепотом, присев рядом на корточках.

– Пока от тебя воняет фэйри – никак, – ответила кошка.

– А что не так с моим запахом?

– Все мы знаем, что от вашего племени добра не жди, – сказала кошка. Крысу она уже почти доела и начала отодвигаться от меня бочком.

– Я не причиню вам зла. И им – тоже.

Кошка прижала уши.

– Слишком уж часто неосторожные животные пропадают за волшебными вратами. И больше уже не возвращаются.

Я обхватил руками свои колени в зеленых чулках и крепко задумался. Действительно, я встречал разных животных под землей – кошек, собак и даже выводок лисиц, обитавший в одном из карманов медленного времени, где жила моя тетка. А у королевы была конюшня с лошадьми, но ее защищали такие сильные заклятия, что мне ни разу даже близко не удалось подобраться. Всякий раз меня отбрасывало прочь: я приходил в себя на какой-нибудь дальней окраине подземной страны и совершенно не помнил, как там очутился.