Бэзил Коппер - Морок над Инсмутом

Пять минут ушло на поиски ключа, брошенного мной вчера где попало, после чего я запер комнату и заспешил в конец коридора. По пути я заглянул в душевую, но там все было без изменений. Проходя мимо какой-то двери, я внутренне съежился, словно ожидая услышать какой-то звук, но его не было. Не знаю даже, чего я, собственно, ждал.

Нижний этаж гостиницы был также пуст. Я заглянул в помещение, которое служило здесь комнатой для завтрака, хотя в такой час завтрак уже, конечно, не подают. Постоял у стойки портье и даже позвонил в колокольчик, но никто не появился. Даже сбегал зачем-то наверх, проверил свою комнату и робко постучал в соседние двери. Ответа не было.

Снова спустившись вниз, я забрел в гостиную, не зная, что делать. Мое беспокойство все росло, переходя в настоящий страх, хотя никаких причин для этого не было. Сьюзан не могла просто взять и бросить меня. Наверняка она в городе со всеми остальными. В конце концов, сегодня же праздник. Может, она просто решила взглянуть. Может, она еще вчера мне об этом сказала, а я был в таком раздрае, что ничего не понял.

Чашки, из которых мы пили вчера вечером чай, все еще стояли на столе, рядом с фестивальным буклетом. Сдвинув брови, я шагнул к ним. Гостиничные хозяйки обычно бывают одержимы чистотой. И, кстати, куда она запропастилась? Уж не бросила ли свою гостиницу ради вшивого праздника города?

Бросив взгляд на чашки, я вдруг почувствовал, как у меня сводит желудок, что было странно. Очень похоже на тошноту, которую я испытываю всякий раз, увидев витрину одной известной сети пиццерий и людей внутри, поливающих еду у себя в тарелках густым красным соусом. И немудрено: если вам случалось видеть, как тот же самый соус тек у вас из носа, пока вы корчились над толчком в уборной в поздние часы ночи, вряд ли в будущем вы будете испытывать к нему теплые чувства. Разум тут ни при чем: это реагирует бессловесное тело, предостерегая вас единственным доступным ему способом.

Ощущение тошноты. Почему его вызывает вид чашки чая?

Подойдя ближе к столу, я заглянул в чашки. В одной кое-что осталось: и не удивительно, ведь Сьюзан никогда не допивает свой чай до конца. Моя чашка была пуста. На ее донышке что-то слабо поблескивало, как будто керамика была не гладкой, а чуть шероховатой, и в этих твердых пупырышках преломлялся свет. Чувствуя себя так, словно меня безо всякого предупреждения ударили в живот, я встал на колени, чтобы лучше рассмотреть.

Вчера вечером я пил чай без сахара. Как всегда. Эту привычку я завел три года тому назад и потерял с тех пор в весе полстоуна, а я достаточно тщеславен, чтобы желать поддерживать такую форму и впредь. И все же на дне чашки определенно что-то было. Я взял другую чашку и слегка наклонил. Лужица чая отъехала и обнажила точно такой же след на дне. Он был не так заметен, как в моей чашке, но все же присутствовал.

Нам что-то подмешали в чай.

Тут я вскинул голову и посмотрел на дверь, уверенный, что она шелохнулась. На вид все было по-прежнему, но я предпочел встать. Встав, я выбежал прочь из дома.

Торопливо шагая вдоль набережной по направлению к площади, я пытался найти какой-то смысл в том, что я узнал. До некоторой степени все сходилось. Прошлой ночью, поднимаясь наверх, я чувствовал себя странно, так странно, как еще никогда из-за алкоголя. Потом я жутко проспал, что вполне понятно, а когда проснулся, то похмелье прошло совсем не так, как обычно.

Подходя к площади, я немного притормозил. Я вдруг понял, что ожидал увидеть здесь множество людей, празднующих свой запоздалый ночной фестиваль. Никого не было. Закуток площади был так же пуст, как и вчера.

С другой стороны, Сьюзан встала рано. Что тоже понятно: ведь ее стошнило сразу после того, как мы выпили чай. Значит, ей в кровь попало меньше этой гадости, и она легче отделалась. Логично. Замечательно.

Но меня беспокоили два других факта, которые не желали ни с чем сходиться, как я их ни крутил.

Во-первых и в-главных, зачем кому-то понадобилось подсыпать что-то нам в чай? Мы же не в кино, не в детективе по роману Агаты Кристи: здесь обычная английская деревушка на берегу моря. Кому понадобилось травить нас и для чего? Второй вопрос, не столь отчетливо сформулированный, беспокоил меня даже сильнее. У Сьюзан было железное здоровье, и она отлично держала выпивку. По правде говоря, она пила, как рыба. Так почему вчера ее стошнило, хотя после того, как мы пили, прошло много времени, а меня нет?

Возможно, так было задумано. Возможно, отрава, которую нам подсыпали, по-разному влияет на разных людей.

Площадь была пустынна. Некоторое время я стоял неподвижно, соображая, что делать. Ни флагов, ни плакатов, никаких указаний на то, что в городе происходит праздник. Медленно поворачиваясь вокруг себя, я почувствовал, как волоски на моей шее встают дыбом. Противоестественно тихо было на этой гнилой, разваливающейся площади, ненормально пусто и безмолвно. И дело не в том, что там никого не было. Дело в том, что там было как в Сумеречной Зоне.

Я пересек площадь по направлению к «Олдвинклю» и стал заглядывать в паб через окно. Внутри было пусто, свет выключен, но я все же толкнул на всякий случай дверь. Она оказалась не заперта. Я вошел, остановился у бара и крикнул, но никто не появился. Что-то происходило в пабе после того, как мы побывали здесь вчера вечером. одни стулья сдвинули к стенам, на их место поставили другие. Такие же, как в гостинице: страшные и исковерканные. однако тем, кто на них сидел, судя по всему, повезло с выпивкой: по одному из столов были разбросаны маленькие стаканчики. Рядом лежал фестивальный буклет, и я в раздражении смахнул его в сторону. Он шлепнулся на пол и раскрылся, отчего стали видны смешные опечатки. «Рълиех йа фхтагн!», к примеру. Что это за чертовщина такая?

От злости в голове у меня немного прояснилось. Фестиваль должен был начаться в три часа ночи. Это я знал. Зато я не знал другого: где он начинался. Что, если празднование заключается в том, что по городу проходит процессия, которая стартует на одном краю города и держит путь, к примеру, на площадь? Может, я слишком рано пришел. От беспокойства за Сьюзан я переминался с ноги на ногу, мне казалось, что любая попытка стоит того, чтобы на нее решиться. Если фестиваль не идет ко мне, что ж, придется мне самому пойти ему навстречу.

Я выскочил из паба, сильно хлопнув дверью, и бросился на противоположный конец площади. Оттуда свернул на какую-то улицу и помчался мимо еще более ветхих домов, по пути заглядывая в боковые проулки. Когда в конце улицы замаячил утес, я перебежал на соседнюю улицу и понесся по ней в другую сторону. Потом еще раз. И еще.

Но моего внезапно возникшего куража не хватило на то, чтобы обследовать все улицы. Я чувствовал себя как в кошмарном сне, где страх того, что кроется за следующим углом, оказывается, в конечном счете, страхом пустоты. Никто не чесал языками у калиток. Никто не развешивал белье. Ни на одной из улиц или мощеных переулков мне не попалась стайка беззаботно бегающих ребятишек. Короче говоря, никого не было и ничего не происходило. Кругом стояли грязные дома с заколоченными, судя по всему, верхними окнами. Я был в городе-призраке.