Маттиас Бауэр - Morbus Dei. Инферно

Они остановились перед толстяком.

– Эрнстль, малютке нужна твоя помощь.

– Хм… – Толстяк поскреб бороду. – А что стряслось?

– Ну, я даже не знаю… – начала Элизабет.

Первый удар пришелся ей по лицу. Девушка покачнулась и тут же получила ногой в живот. Ее отбросило к забору, доски прогнулись и затрещали. Элизабет упала на землю, хватая ртом воздух. Она подняла глаза к прямоугольнику синего неба, по которому пролетала стая птиц.

Толстяк схватил ее за горло и поднял, словно куклу. Затем прижал к стене и обнюхал ей шею, похотливо и мерзко.

Тощий подскочил сбоку и схватил ее за волосы.

– Сейчас мы тебе поможем, голубка…

Элизабет не могла шевельнуться, так плотно ее прижали. Она почувствовала, как ей задирают юбку и мнут груди. Попыталась закричать, но толстяк зажал ей рот ладонью.

– Только пикни, и я тебе шею сверну, как котенку, – прорычал он и облизнул ей шею. – Я помогу тебе первым.

Он распутал узел на поясе и спустил штаны. Тощий захихикал ей в самое ухо и ухватил ее за бедро.

– А потом уж и я тебе помогу.

Толстяк запустил ей руку в промежность и раздвинул ноги.

Элизабет вдруг почувствовала, как шея, да и все тело, начинает пульсировать. В глазах почернело, она ощутила внезапный прилив сил. Словно из ниоткуда донесся тихий шепот.

За Иоганна.

Ее захлестнула волна ярости. Элизабет повернула голову и укусила наугад. В следующий миг она отгрызла тощему половину пальца и выплюнула в лицо толстяку. Тощий взвыл от боли и ослабил хватку.

Вопль, казалось, только подстегнул ее злость. Элизабет нашарила маленький ножик в кармане у тощего и попыталась всадить его в лицо толстяку. Тот едва успел отдернуть голову, и ножом ему отсекло половину уха. Толстяк заорал от боли, и его крик привел Элизабет в чувство.

Что ты наделала?

Она вырвалась, пролезла между досками и бросилась бежать. Прохожие, которые попадались ей навстречу, смотрели на нее с ужасом, но Элизабет не останавливалась.

Казалось, еще немного, и легкие разорвет. Девушка наконец остановилась и взглянула на свое отражение в окне.

Спутанные волосы, лицо перепачкано в крови…

Элизабет нашла лужу и принялась отмываться, так, словно хотела оттереть не только кровь, но и воспоминания о происшедшем. Она даже прополоскала рот и пожевала несколько травинок, которые нарвала у дороги. Но привкус крови во рту остался.

Элизабет начала осознавать, что произошло.

Она их покусала.

Покусала и заразила.

Ей вспомнились их вопли, как они разносились по двору и дальше по улицам.

Разносились по улицам.

У Элизабет закружилась голова. Она привалилась к стене.

Покусала и заразила.

Все пропало.

– Pater noster qui es in coelis… [9] Отче наш, сущий на небесах… ( лат. )

В церкви Пресвятой Девы Марии уже который час не умолкали молитвы. Это был день, полностью посвященный Господу. Четыре раза в год прихожане на протяжении дня молились во благо города и его жителей. К молитвам приступали с первыми лучами солнца, не прерывались в течение дня и заканчивали поздним вечером, когда лишь свечи озаряли церковные своды.

Анна Дорфмайстер, как обычно, сидела в первом ряду. Еще ни разу она не пропустила молитвенный день. Злые языки утверждали, что ей, в сущности, и заняться-то нечем – ее муж и трое детей умерли от чумы, и она жила на скромные сбережения, оставленные ей покойным супругом. Время от времени Анна подрабатывала шитьем, но и этих доходов почти лишилась. Зрение было уже не то, и руки теряли былое проворство.

– Sed libera nos a malo… [10] Но избавь нас от лукавого… ( лат. )

Но ей пока хватало сил, чтобы молиться. Ее тонкие губы не останавливались ни на секунду, а взгляд устремлен был на солнечный луч, который незаметно скользил по полу и подбирался к алтарю…

Двое мужчин вывалились из тесного проулка на овощной рынок и разорвали ближайший навес, чтобы остановить кровь. Какая-то служанка бросилась к ним на помощь, но получила удар по лицу.

Раненые заковыляли дальше. Они еще не вполне осознавали, что с ними произошло. Они получили отпор от женщины, от слабой женщины, которая, ко всему прочему, их покалечила. Раны горели огнем, и красная пелена застилала толстяку глаза.

Когда удалось остановить кровь, мужчины, ослепленные болью и злобой, направились в дешевый кабак, расположенный у городской стены.

Они шагнули в сумрачный зал, и все разговоры разом смолкли.

Корчмарь удостоил их беглым взглядом.

– И не надейтесь. В долг больше не налью.

– Пожалуйста… – прохрипел тощий, скривив птичье лицо. – Мы…

– Пошли вон! – проревел корчмарь и махнул двум увальням, стоявшим у дверей.

Они поднялись и попытались выставить покалеченных. Те начали отбиваться, толкотня переросла в ожесточенную потасовку, словно в кабаке только этого и ждали.

Толстяк получил ножом в живот. Он повалился на пол и вскоре испустил дух. Но другие уже испачкались в его крови.

И вместе с кровью к ним перешла зараза.

Случилось непоправимое…

– Sancta Maria, Mater Dei… [11] Пресвятая Мария, Матерь Божья… ( лат. )

Молитвы эхом разносились под сводами. Анна Дорфмайстер резко замолчала, ей послышались крики о помощи. Она прислушалась, но хор голосов перекрывал все прочие звуки. Анна присоединилась было к молящимся, как вдруг широко раскрыла глаза и снова замолчала. Внутренний голос подсказывал ей, что произошло нечто ужасное.

Тощий бродяга мчался по улицам, избитый и окровавленный. За ним гнались люди из трактира. Он побежал через рынок, расталкивая прохожих, оставляя кровавые следы на руках, лицах, одежде…

– Ave Maria gratia plena, Dominus tecum…

Анна безмолвно смотрела на алтарь, на измученное тело Христа. У нее вдруг появилось тревожное чувство. Что-то страшное надвигалось на город и на его обитателей. Она вытаращила глаза, пальцы судорожно вцепились в край скамьи.

Тощий бродяга лежал убитый в тесном проулке. Люди, которые преследовали его, разошлись по домам или по трактирам, разнося заразу по городу.

– Adveniat regnum tuum… [12] Да приидет Царствие Твое… ( лат. )

Солнечные лучи погасли, и церковь погрузилась в сумерки.

Анна Дорфмайстер почувствовала холод, тело стало неметь. Она раскрыла рот, чтобы предостеречь других, но из горла ее вырвался только слабый хрип.

– Nunc et in hora mortis nostrae. Amen [13] Ныне и в час смерти нашей. Аминь ( лат. ). .

Анна свалилась со скамьи, ударилась о холодные плиты. Глаза ее застыли. Священник и прихожане склонились над ней. Последнее, что увидела Анна Дорфмайстер, – это лица, чернеющие в сумеречном свете, и глаза как бездонные пропасти.