Стивен Кинг - Глаза дракона [litres]

Поэтому Питер не колебался: скомкав записку большим и указательным пальцами, он съел ее.

Думаю, вы уже поняли, каким образом Питер намеревался бежать, потому что вам известно больше, чем Пейне. Но пришла пора рассказать об этом подробнее. Он хотел использовать нитки из салфеток, чтобы свить веревку. Я знаю, многие из вас рассмеются, услышав это.

Нитки из салфеток, чтобы спуститься с высоты трехсот футов! – скажут они. Или ты, сказочник, сошел с ума, или Питер!

Ничего подобного. Питер отлично знал высоту Иглы и понимал, что нельзя брать из каждой салфетки слишком много ниток. Какая-нибудь прачка может заметить это, сказать подруге, и так это дойдет до… Бесона Питер не боялся: тупой сторожевой пес.

Дойдет до Флегга.

Флегг убил его отца…

…и Флегг наблюдает за ним.

Конечно, Питер думал о многом: о затхлом запахе салфеток, о том, кто удаляет с них гербы, – один человек или новый для каждой партии. Но больше всего он думал о том, сколько ниток брать из каждой салфетки. Наконец задача была решена.

И все равно, скажете вы, разве можно сплести из ниток веревку, достаточно прочную, чтобы выдержать сто семьдесят фунтов? Нет, похоже, ты шутишь!

Но те, кто так считает, забывают про кукольный дом… и про ткацкий станок в нем, такой маленький, что отлично мог ткать нитки из салфеток. Из него убрали нож для обрезки ткани, но все остальное осталось и работало.

Так кукольный дом, который еще много лет назад не понравился Флеггу, стал теперь единственной надеждой Питера на спасение.

Нужно быть более искусным рассказчиком, чем я, чтобы поведать о пяти годах, проведенных Питером на вершине Иглы. Он ел, спал, смотрел в окно на город; молился на ночь; видел сны о свободе. Летом в его камере было жарко, зимой холодно.

На вторую зиму он заболел гриппом и едва не умер.

Он лежал в жару под тонким одеялом, непрерывно кашляя. Сначала он боялся в бреду проговориться о веревке, спрятанной между двух неплотно уложенных камней в восточной стене «спальни». Когда лихорадка усилилась и ему стало хуже, веревка казалась уже ненужной. Он думал, что умирает.

Бесон и его подручные тоже так думали и ждали этого. Однажды ночью, когда за окном бушевала буря, Питеру в бреду явился Роланд. Принц был уверен, что отец пришел забрать его в Далекие Поля.

– Я готов, отец! – крикнул он. – Пошли!

– Еще рано, – ответил отец… или призрак… или кто бы то ни был. – Тебе еще многое нужно сделать.

– Отец! – закричал Питер изо всех сил, и тюремщики внизу замерли, уверенные, что дух короля Роланда явился, чтобы утащить их узника в ад. В ту ночь они больше не пили, а наутро один из них отправился в церковь, вновь обратился к вере и впоследствии даже стал священником. Его звали Корран, и я расскажу вам о нем в другой раз.

Питер на самом деле видел дух, но был ли то настоящий призрак его отца или он родился в его воспаленном воображении, не могу сказать.

Голос Питера стал тише; стражники больше ничего не слышали.

– Здесь так холодно… а мне жарко.

– Бедный мальчик, – промолвил отец. – Ты пережил тяжелые испытания, и это еще не конец. Но Деннис узнает…

– Что узнает? – спросил Питер. Его щеки горели, но лоб был бледным, как свечка.

– Узнает, куда ходит во сне лунатик, – прошептал отец и вдруг исчез.

Питер провалился в обморок, который перешел в крепкий сон, и во сне болезнь отступила. Юноша, который весь последний год делал по шестьдесят наклонов и сто приседаний по утрам, проснулся на следующее утро слишком слабым, чтобы сделать это… но он снова был здоров.

Бесон и его подчиненные были разочарованы, но с тех пор предпочитали не подходить к Питеру близко.

Это облегчило его работу. Но не намного.

Я не в силах рассказать вам о бесконечном, изматывающем труде Питера. Многие часы, иногда с паром, выдыхаемым изо рта, иногда с льющимся по лицу потом, всегда в страхе разоблачения, в одиночестве, сопровождаемый лишь невеселыми мыслями и почти абсурдными надеждами, он ткал и ткал. Я многое могу рассказать, но невозможно передать ощущение этих долгих часов, дней, недель, в течение которых время, казалось, остановилось. Об этом могли поведать только великие мастера, искусство которых давно умерло. Пожалуй, единственным, что зримо свидетельствовало о прошедшем времени, была борода Питера. За 1825 дней она стала длинной и пушистой, доходя до середины груди, и, хотя юноше был только двадцать один год, в ней кое-где серебрилась седина. Не росла борода только там, где ноготь Бесона оставил шрам.

Питер всякий раз брал лишь по пять ниток из каждой салфетки – пятнадцать в день. Он складывал их под матрас, и за неделю у него накапливалось сто пять. Каждая нитка была длиной около двадцати дюймов.

Первую веревку он свил через неделю после того, как получил домик. Пользоваться станком в семнадцать лет было не так легко, как в пять; к тому же он сильно нервничал. Если бы его застали за работой, он сказал бы, что сплетал нитки ради забавы… если бы они поверили. Он убедился, что станок работает, когда из другого его конца выполз первый тонкий канатик. После этого он стал работать быстрее, нажимая ногтем большого пальца на ножную педаль. Иногда станок поскрипывал, но скоро разработался и ткал так же хорошо, как в детстве.

Но веревка получилась очень тонкая, не больше четверти дюйма в диаметре. Питер связал ее концы и подергал. Веревка не рвалась. Так и должно было быть – салфетки ткали из лучшего хлопка. Он подергал сильнее, пытаясь определить, какой груз веревка может выдержать.

Веревка держалась, и он почувствовал, как в нем растет надежда. Ему вдруг вспомнился Иосиф.

Это Иосиф, главный конюший, рассказал о таинственном явлении, называемом перегрузкой. Дело было летом, и они смотрели, как громадные андуанские быки тянут камни для новой рыночной площади. На спине каждого быка восседал потный ругающийся погонщик. Питеру тогда было одиннадцать, и он подумал, что это зрелище лучше любого цирка. Иосиф показал ему на толстую кожаную упряжь быков, к которой были прикреплены цепи, держащие камни. Он сказал, что необходимо точно рассчитывать, сколько весит каждый камень.

– Потому что если они слишком тяжелые, бык может надорваться, – сказал Питер. Это был не вопрос – ему это казалось очевидным. Он жалел быков, волокущих каменные плиты.

– Нет. – Иосиф зажег огромную сигару, чуть не опалив себе нос, и глубоко затянулся. Ему всегда нравилось общество юного принца. – Нет! Быки совсем не глупы. Люди думают так из-за того, что они такие послушные и спокойные. Это больше говорит о людях, чем о быках. Пока бык может тащить камень, он тащит; когда не может, останавливается и стоит, сколько его ни бей. Нет, быки совсем не глупы.