Кассандра Клэр - Лорд Теней [litres]

– Откуда ты знаешь, что мы ругались? – спросил Кит. – Ты нас что, слышал?

Тай покачал головой.

– Я знаю Ливви, – сказал он. – Знаю, когда она злится. Знаю, как она это проявляет. Она мой близнец. Ни о ком другом я такого не понимаю, но о ней – да. – Он пожал плечами. – Так вы ссорились из-за меня, да?

Кит кивнул.

– Все и всегда стараются меня оберегать, – сказал Тай. – Джулиан пытается защитить меня вообще от всего, Ливви – от разочарований. Она не хотела, чтобы я знал, что ты можешь уйти, но я всегда это знал. Джулиан с Ливви… им тяжело осознать, что я вырос. Что я могу и понимать, что какие-то вещи – не навсегда.

– Ты про меня, – сказал Кит. – Что я не навсегда.

– Тебе выбирать – уйти или остаться, – сказал Тай. – В Лаймхаусе я подумал, что ты выберешь «уйти».

– А как же ты? – спросил Кит. – Я думал, тебя отправят в Схоломант. А меня-то туда ни за что не возьмут. Я же даже азов не знаю.

Кит отставил стакан. Тай тут же его подхватил и принялся крутить в руках. Стакан был из молочно-белого стекла, с шершавой поверхностью, и Таю, кажется, нравилась его текстура.

Тай молчал, и в этом молчании Кит думал о наушниках Тая, о музыке, которую он слушает, словах, которые он нашептывает, о том, как он касается всего с таким всеобъемлющим сосредоточением: гладких камней, шершавого стекла, шелка и кожи и неровного льна. Кит знал: на свете есть и такие люди, которые думают, что человеческие существа вроде Тая делают все это просто так – потому, что они необъяснимы. Сломаны.

Кита захлестнула ярость. Как они могли не понимать, что Тай все делает зачем-то ? Если сирена скорой помощи слепит, то надо закрыть глаза. Если что-то тебя бьет, надо согнуться, чтобы защититься от удара.

Но не все слышали и видели совершенно одинаково. Слух Тая был вдвое острее и четче, чем у других. Наушники и музыка, чувствовал Кит, служили буфером: они заглушали не только прочие звуки, но и ощущения, которые иначе были бы слишком сильными. Они защищали Тая от боли.

Он не мог не задумываться над тем, каково это: жить так ярко, чувствовать столько всего, видеть, как мир то и дело оборачивается слишком яркими цветами и слишком громкими звуками. Когда все звуки и ощущения были выкручены на максимум, казалось более чем разумным успокаиваться, полностью сосредоточившись на чем-то небольшом, над чем ты властен: спутавшиеся трубочные ершики, которые надо расплести, неровная поверхность стекла под пальцами.

– Я не хочу отговаривать тебя от Схоломанта, если это – то, чего ты хочешь, – сказал Кит. – Но я просто скажу, не всегда дело в том, что люди пытаются тебя уберечь, или знают, что для тебя лучше, или думают, что знают. Иногда они просто понимают, что им будет тебя не хватать.

– Ливви будет меня не хватать…

– Всей твоей семье будет тебя не хватать, – сказал Кит, – и мне тоже.

Это было всё равно что спрыгнуть с обрыва – намного страшнее, чем любая афера из тех, что Киту когда-либо поручал отец, чем любой обитатель Нижнего мира или демон, какого он видел. Тай удивленно поднял глаза, забыв о стакане в руках. Он покраснел и на его бледной коже это было очень заметно.

– Правда?

– Ага, – сказал Кит, – но, как я уже сказал, не хочу мешать тебе. Поезжай, если хочешь…

– Не хочу, – сказал Тай. – Я передумал. – Он отставил стакан. – Не из-за тебя. А из-за того, что в Схоломанте, похоже, полно ублюдков.

Кит расхохотался. Тай удивился даже больше, чем тогда, когда Кит сказал, что будет по нему скучать. Но секунду спустя он тоже рассмеялся. Когда Магнус вошел в палату, оба катались от смеха. Чародей посмотрел на них и покачал головой.

– Дурдом, – сказал он и, подойдя к столу, на котором стояли стеклянные пробирки и воронки, посмотрел на Тая и Кита с довольным видом. – Не думаю, что это кого-нибудь заинтересует, – продолжил он, – но противоядие к связующему заклятью готово. И, кажется, ничто не должно помешать нам завтра отбыть в Идрис.

Кристина чувствовала себя так, словно по комнате пронесся торнадо. Она положила нож-бабочку на каминную полку и повернулась к Марку.

Тот прислонился к стене, глядя куда-то в пространство. Кристине вспомнилась старая книга, которую она читала еще в детстве. В книге был мальчик с глазами разного цвета – рыцарь в Крестовых походах. Один глаз для Бога, говорилось в книге, и один для дьявола.

Мальчик, которого рассекли напополам – половина добрая и половина злая. Точно так же, как Марка рассекли надвое между фэйри и нефилимами. Кристина видела происходившую в нем сейчас борьбу, хотя гневался Марк только на себя.

– Марк, – начала она, – это не…

– Только не говори, что это не моя вина, – ровным голосом перебил он. – Я этого не вынесу, Кристина.

– Это не только твоя вина, – сказала Кристина. – Мы все знали. Это наша общая вина. Это было неправильно, но выбора у нас особо не было. И Кьеран действительно причинил тебе зло.

– Всё равно, я не должен был ему лгать.

Единственным свидетельством случившегося в комнате Кристины была рваная темная трещина на оштукатуренной стене, бугрившаяся сквозь краску. Трещина – и еще размолотый золотой желудь в камине.

– Я хочу сказать только, что если ты в силах простить его, то должен простить и себя, – закончила она.

– Можешь подойти? – придушенно проговорил Марк.

Он стоял с закрытыми глазами и нервно сжимал и разжимал кулаки. Кристина чуть не споткнулась, пока шла к нему через всю комнату. Казалось, он почувствовал ее приближение: не открывая глаз, он потянулся к ней и сжал ее руку так крепко, что чуть кости не треснули.

Кристина опустила взгляд. Он стискивал ее руку так сильно, что это должно было быть больно – но она видела лишь красные метки на их запястьях. Очутившись так близко друг к другу, отметины истаяли почти в ничто.

Она вновь ощутила то, что почувствовала той ночью в бальном зале, словно связующее заклятье усиливало ее близость к чему-то еще – к тому, что раз за разом уводило ее мысли обратно на холм в стране фэйри, к воспоминанию о том, каково это было – греться в объятиях Марка.

Марк нашарил ее губы своими. Кристина услышала, как он застонал: он целовал ее отчаянно и крепко; по всему ее телу словно прокатывались волны огня и делали ее легкой как пепел.

И все же она не могла забыть, как Кьеран целовал Марка у нее на глазах – с силой, нарочито. Кажется, она утратила способность думать о Марке и не думать при этом о Кьеране, видеть сине-золотые глаза – и не видеть черно-серебряных.

– Марк, – произнесла она. Он касался ее руками, и это наполняло ее кровь мягким жаром. – Это неправильный способ забыться.

Он отстранился.

– Я хочу держать тебя в объятиях, – сказал он. – Ужасно этого хочу. – Марк медленно, словно с усилием, выпустил ее. – Но так было бы нечестно. И по отношению к тебе, и по отношению к Кьерану, и ко мне. Не сейчас.