Джон Лэнган - Рыбак [litres]

Время для нее не прошло быстро. Так всегда бывает – как бы вы ни хотели, чтобы оно пролетело в один миг, время тянется как назло. Лотти не просыпалась, но сон ее будто бы стал более спокойным. В ее сознании словно опустился занавес, отгородивший образ черного океана и собственного обозленного двойника, – теперь она пребывала в пучине тумана. Ей все еще был слышен плеск страшных волн, но туман укрыл ее от самого худшего. Будучи еще далеко от спасения, она по меньшей мере умиротворилась.

Когда Райнер, позже тем же днем, шел к своему дому, с ним набрался небольшой отряд мужчин: Итало, парочка братьев, Анжело и Андреа, тоже итальянцы, и парень по имени Якоб Шмидт.

Пусть фамилия у него была такая же, как и у Райнера, их ничто не связывало. Якоб был австрийцем – высоким, пышноволосым брюнетом с большим круглым подбородком, близко посаженными к сломанному некогда носу глазами и ухоженными усами. Из-за сильного акцента он зарекомендовал себя немногословным, но это не мешало ему проявлять симпатию к Лотти – она была его любимой работницей пекарни. От Клары его интерес, само собой, не укрылся, и она частенько поддразнивала дочь по этому поводу – неизменно вгоняя ту в краску. Со временем об этом прознал и Райнер – и твердо заявил, что не для того он оставил родину и пересек океан, чтобы его дочь вышла за какого-то там австрияка. Что за счеты к этому народу у него были, неизвестно; но, так или иначе, Райнер не стал возражать, когда Якоб напросился к нему в отряд.

Именно от Якоба Шмидта Лотти узнала о событиях, имевших место в оставшиеся часы того дня, пусть и почти через двадцать лет. Ни ее отец, ни мать, ни Итало не сказали ничего о том, что случилось сначала в доме напротив, а затем в особняке Дорта. Сказать, что Лотти приняла предложение руки и сердца Якоба единственно ради знания о том, что же творилось в те часы, когда ее душа болталась где-то между небом и землей, было бы нечестно – он был славным работягой, добросердечным, готовым сделать все, что в его силах, чтобы ни она, ни их будущие дети не знали черных дней. Куда честнее было бы сказать, что помощь Якоба в тот день была оценена Райнером по достоинству – и когда тот пришел просить руки его дочери, он забыл о своей неприязни к австрийцам и благословил их союз.

К тому времени как муж Лотти решился рассказать ей обо всем, ее отец уже пять лет как лежал в могиле – туда его свело то, что некогда звалось в народе восстарением . Сейчас подобное назвали бы, скорее, синдромом Альцгеймера; так или иначе, недуг сей в считанные годы разрушил личность Райнера, оставив после себя лишь опустошенную оболочку, что позже была вырвана рукой смерти без особых усилий. Вскоре после смерти мужа Клара перебралась в Бикон, к семье самой младшей дочери – Кристины. Когда Лотти собрала наконец все крупицы истории воедино, лет ей было примерно столько же, сколько ее родителям на момент тех событий, и, скорее всего, сей факт определенным образом повлиял на ее восприятие истины. То, что произошло в те несколько дней, нависало над остатком ее жизни подобно горной круче, в тени которой ей суждено было прозябать до самой смерти.

Райнер и его группа не стали терять время. Промаршировав по улице к дому, где когда-то жили Георг и Хелен с детьми, они задержались поглазеть на странные метки, коими он ныне был испещрен. С собой мужчины взяли рабочие топоры; клерк, у которого Райнер испросил разрешения на них, не стал возражать, да и в целом предприятие получило молчаливое одобрение народа. Все уже знали о том, что творится, и о растущем участии Райнера во всех этих событиях; и раз уж он и еще четверка парней решили всю эту кашу расхлебать, то всеобщего блага ради пусть поступают так, как им вздумается.

Райнер остановил свой отряд у входной двери в дом ожившей мертвячки. Серебряный нож, воткнутый им в землю, все еще вибрирует, что чудно́, ведь прошла уже добрая часть дня с завершения обряда. Все чувствуют: какая бы сила за тем ни стояла, она отравляет воздух кругом, наполняет их рты привкусом металла, крутит их кишки почище прокисшего молока.

Райнер попросил у Итало перочинный нож, тот достал его из кармана брюк и без лишних слов передал. Этим ножом Райнер вырезает три метки на рукояти сначала своего топора – чуть пониже лезвия, – а потом и на топорах остальных. Первые две метки образуют некий символ, похожий не то на крест, не то на букву «х», третья же метка вихрится вокруг тех двух столь странной арабеской, что кажется почти невозможным то, что Райнер вырезал ее небрежным, практически мгновенным росчерком лезвия. Трудно было сказать, где та линия начиналась и где заканчивалась – чем дольше Якоб вглядывался в нее, тем больше новых и неожиданных деталей замечал. Он слышал, как Райнер что-то говорил им, давал какую-то команду, но слова эти на слух не имели ни намека на смысл. Третья метка, как ему вдруг показалось, поднырнула под первые две и ушла в какую-то тайную, сокрытую до поры глубь. Над этой глубью он будто бы парил – высоко, еще выше, еще…

А потом Итало пихнул его в бок и сказал:

– Очнись! Он сказал, что нельзя пялиться на нее долго.

Якоб в ответ вяло кивнул – голова его нещадно кружилась.

– Ты в порядке? – уточнил Итало.

Покраснев, Якоб кивнул.

Пометив последний топор, Райнер сложил нож и возвратил Итало; тот принял его, зажав между большим и указательным пальцами, будто лезвие только что окунули в какое-то очень ядовитое варево. Усвоив урок, Якоб изо всех сил старался не смотреть на простую дощатую дверь в дом, по которой вился вырезанный Райнером поутру узор – вился сам по себе, как клубок гадюк. Он устремил взгляд на землю – туда, где нож все еще выплясывал дикий мерцающий танец. Когда Райнер нагнулся и потянул нож на себя, лезвие как-то вдруг растянулось – грани его утратили четкость. То, что упокоилось в переднем кармане штанов Райнера, напоминало скорее кинжал или даже меч – и Якоб, наблюдавший за всем этим, даже решил, что ненароком тронулся умом.

– Вы же все знаете об этой женщине, о Хелен, не так ли? – спросил Райнер, и бедные нервы Якоба натянулись еще туже. – Она была мертва, а теперь жива снова. Теперь она расхаживает по округе, втолковывает людям то, что знать им не положено, угрожает нашим семьям. Но мы здесь, чтобы положить этому конец. На весь сегодняшний день я заточил ее в этом доме. Я изменил его так, чтобы он отнимал силу, что поддерживает ее, сделал ее слабой. Но, хоть мощь ее и преуменьшена, она все еще представляет опасность. Она может поведать вам много плохого, много ужасного о вас самих либо о ваших близких. Это ее последнее оружие, и она будет использовать его на полную. Игнорируйте ее. Это непросто, но только так мы сможем взять над ней верх.