Джон Лэнган - Рыбак [litres]

– К чему ты терзаешь меня своими допросами?

– Он установил границы?!

– Беги домой – и у тебя будет время облобызать жену на прощание.

– Он установил границы?

– Он к тому близок, – произнесла Хелен.

Райнер повернулся к остальным – на его лице лежала глубокая тень – и молвил:

– Нам следует уйти. Сейчас же.

– А как быть с ней? – спросил Итало.

Даже не удостоив Хелен взглядом, Райнер сделал резкий выпад левой рукой, будто отбрасывал от себя что-то. В тот же миг образ Хелен потускнел и ее тело расплескалось по полу затхлой водой – разлетевшиеся по сторонам вонючие брызги заставили всех с криком отпрянуть. На один миг Якоб узрел, что ее тень все еще пребывала на своем месте – разве что билась в агонии. После он услышал крик, несущийся из каких-то заоблачных далей, крик столь сильный, что ноги сами повлекли его тело к выходу. Снаружи Якоб изрядно удивился тому, что кричал, как оказалось, не он сам, а Андреа. Мужчина стоял, прижав руки к бокам, выпучив глаза и округлив губы, из коих в вечернее марево исторгался пронзительный вопль. Якоб подумал было подойти к Андреа и попытаться успокоить итальянца, но слишком уж его занимало в тот момент собственное дыхание; никогда ему не приходило в голову, что может оно быть столь приятным и удовлетворительным действием. С груди будто валун скатился – Якоб пошатывался и покряхтывал, пока живительный воздух промывал его легкие. Райнер тем временем прошествовал к Андреа, приобнял его за плечи и стал говорить что-то утешительное.

Небольшая толпа собралась возле хижины – каждый вооружен кто чем. Райнер обратился к ней как к своей пастве – замер на почтительном расстоянии и провозгласил:

– Ее больше нет!

– С концами ушла, да? – уточнил высоченный швед по имени Гуннар.

– С концами.

Толпа облегченно выдохнула и расслабилась. Кивнув на свой отряд, Райнер сказал:

– Сегодня мы схлестнемся с тем, кто в ответе за все здешние невзгоды. Разумней всего сейчас собрать ваши семьи и остаться этим вечером дома. И я бы не стал на вашем месте до утра отворять кому-либо дверь – не важно, станет ли стучать в нее кто знакомый, как вам покажется.

– А с домом как быть? – спросил Гуннар, имея в виду лачугу Хелен и Георга.

– Жить в нем теперь нельзя, – ответил Райнер. – Неплохо бы ему сгореть дотла. Но с этим можно разобраться и утром. Пока же просто забудьте о нем.

Вскоре после позднего рассвета в бывшее жилище Хелен и Георга кто-то запустил красного петуха. Лагерная пожарная команда обычно реагировала быстро, но не в то утро, и когда она все же прибыла, то далеко не при полном оснащении. Все, что пожарные захватили с собой, – кувалды, дабы сбить уцелевшие остатки строп, ведра песка для тлеющих очагов огня и лопаты для заброса пожарища песком. Пока дом горел, они стояли вместе с группой зевак, что пришли поглазеть на огненное избавление. Дым, витавший над пламенем, был тяжелым, почти вязким, и кому-то даже сделалось дурно от его запаха, а один мальчик, что стоял к огню слишком близко, к исходу дня умер в страшных корчах – его кожу покрыли темные волдыри, напоминавшие поганки, проросшие прямо сквозь кожу. Он стал последней невинной жертвой нависшего над трудовым лагерем кошмара.

Вряд ли кто-то из отряда Райнера прознал о смерти мальчика или о пожаре, повлекшем ее, в ближайшие дня два. Когда пламя уже полностью охватило дом Хелен и Георга, Райнер, Итало, Якоб и Андреа доковыляли до своих обиталищ и рухнули на собственные постели, в которых пробыли изрядное время, пробормотав перед тем что-нибудь невнятно-ободряющее своим женам или соседям по дому. Их сапогам и одежке изрядно досталось – все было перепачкано красноватой грязью странной консистенции, в складки набились темно-зеленые листья с зазубренными краями, опознать которые никто не смог.

Все как один они стонали или кричали во сне, но ни жены, ни сослуживцы не могли добудиться их. Эти жены и сослуживцы оправдывались за четверых начальству, но, несмотря на все хлопоты, Андреа потерял работу. Оправившись от затяжного сна, мужчины мало что смогли объяснить, отвечая на большинство вопросов в лучшем случае кивком головы. Райнер и Итало заверили своих жен, что все худшее позади, опасность миновала, и Клара с Региной разнесли эту весть по лагерю. Хоть Андреа никто и не назначил дату выселения – ему разрешили оставаться в лагере столь долго, сколь он пожелает, – он сразу же, как встал на ноги, собрал свои пожитки и отчалил, ведомый целью, подробностями которой ни с кем не поделился.

Что до Анжело – все четверо из отряда Райнера как-то сошлись на том, что он куда-то сам по себе убежал; всем в лагере, даже самым непосвященным, было понятно, что от правды подобная версия несказанно далека. Но осознание этого отнюдь не повлекло за собой расследования – у лагеря, вернувшегося к обыденному состоянию, были и другие, более насущные хлопоты помимо тех, что связаны с выяснением судьбы, постигшей Анжело.

Что бы эти люди сказали, если бы узнали, что на самом деле с ним стало, – неизвестно. Скорее всего, они не поверили бы, отказались бы верить, сочли бы все дурной шуткой. А может, разгневались бы – как порой бывает с людьми, что сталкиваются с чем-то необъяснимым и будто бы расстраиваются, что Вселенная имеет дерзость подсовывать им под нос нечто за гранью их повседневного понимания.

Вряд ли кто-то из мужчин, вышедших из лагеря – не считая, само собой, Райнера, – мог выстроить мало-мальски вразумительный прогноз касательно того, что ждало их впереди. Быть может, Итало о чем-то догадывался, но вот Якоба жизнь определенно не готовила ко всему тому, что предстояло ему пережить ночью. Надо думать, так же дело обстояло и с Анжело, и с Андреа. Первая часть их путешествия не намекала на что-то необычное – ночь была теплой, воздух звенел от обилия голодной до крови путников мошкары и мягко шуршал крыльями летучих мышей, голодных до мошкары. Луна шла на убыль, но давала достаточно света, чтобы мужчины могли пройти по дороге к Станции и особняку Дорта. По обе стороны от них раскинулась опустошенная долина реки Эсопус. Работы по подготовке плотины не стояли на месте; претворялись в жизнь и прочие детали плана. Всякий участок земли, коему надлежало стать затопленным, должен был быть очищен от всего, что могло загрязнить воду. Дома, амбары, лавки, школы и церкви – всему этому суждено было исчезнуть тем или иным путем: либо переместиться куда-то, если хозяин мог позволить себе такую авантюру, либо сгореть. То же самое касалось и растительности, от самого высокого дерева до мелкого сорняка; все нужно было удалить с корнями. Все до единой могилы надлежало вскрыть, обитателей земли – извлечь, поместить в новый сосновый гроб и захоронить где-то еще. Всё, чему позволили остаться, – каменные фундаменты нескольких домов. Место уподобилось полям сражений во Франции и Бельгии времен Первой мировой – практически тот же вымаранный ландшафт; поправка лишь на то, что опустошение военных пейзажей куда более хаотично. Посреди поля брани еще можно встретить редкую нетронутую яблоню – быть может, даже ветви ее будут отягощены плодами. Методичное и неустанное уничтожение долины не позволяло себе таких промахов.