Максим Кабир - Скелеты

Она мечтала вгрызться зубами в его горло, вырвать кадык, наблюдать, как он захлебывается кровью. Порой ей мерещилось, что за неплотно прикрытыми дверями подвала кто-то ходит.

В больничной палате спал художник Судейкин, в Нижнем Мире спал Карачун, спал, испуганно всхрапывая, следователь Сибирцев в своей холостяцкой квартирке. На стене над кушеткой висела среди вырезок из порножурналов фотография бывшей жены. Он не опасался, что гости узнают о его пристрастии к пышным дамам и небритым подмышкам. У капитана не бывало гостей.

Облака плыли над гостиницей «Москва», над кладбищем, над поликлиникой.

По больничному коридору брел мертвец. Плоть его походила на ворох спагетти, облепивший костяной каркас. Из-под тесьмы отслоившейся кожи смотрели круглые ненавидящие глаза.

Он протягивал клешни, полосовал кривыми ногтями воздух. Он приближался к сидящему на полу мальчику. Вспыхивающие под потолком газоразрядные лампы освещали зловещий силуэт, лоскутья грязного халата. Клубки червей плюхались на кафель.

Мальчик нажал на паузу. Мертвец застыл, не успевшая полностью загореться лампа превратила его вермишельную морду в черную бугристую плашку с двумя сверкающими бельмами.

Мальчик отвернулся от мертвеца, от монитора.

— Ты чего? — спросил раскинувшийся на диване Платон.

Младший брат шмыгнул носом:

— Надоело. Спать пойду.

— Ты не заболел случайно? — Когда мама работала в ночную смену, Илья не ложился раньше часа.

— Доигрывай, если хочешь. Нудная игра.

Платон уселся перед телевизором и взял джойстик. Мертвец ожил, захромал к нему и вдруг рванул, как спринтер. Парень дернул джойстик, персонаж выстрелил, и верхушка черепа разбрызгалась по плитке.

Окна тряслись под ударами ветра, Платон подумал, что Варшавцево стало схоже с миром этого шутера. Мрачные туннели, по которым ковыляют белоглазые существа. Вчера ему приснился кошмар: соседи, превратившиеся в зомби, бежали за ним по ночным улицам, а он отбивался призовой статуэткой, втыкал стальное перо в гнилостное мясо, и желчь заливала его.

Платон выключил игру и отправился в спальню, подбирать рифмы к слову «ужас».

Стоя на коленях посреди комнаты, Вова Садилов, также известный как Вова Солидол, усердно молился. Он был обнажен по пояс, спина багровела шрамами, свежими и зарубцевавшимися. На коврике клубочком лежали ремни, треххвостая плеть с продетыми на концах чугунными шариками. Она излечивала от греха надежнее любых знахарей. Как после баньки, свежий и чистый выходил Вова, и пагубные мысли — о наркотиках, о мужчинах — покидали грешную душу.

Он молил Господа возвратить ему Таню живой и невредимой.

Во дворе между двумя пятиэтажками раздался звонкий шлепок, будто уронили с высоты груду сырых простыней. Директор фирмы «Special look» упал на подъездный козырек. Его конечности вывернулись под острыми углами, итальянские туфли слетели с ног, из оголившегося живота, как строительная пена, вылезли комья желтого жира.

Кровь струйкой потекла за бортик козырька, на асфальт, а в ширящуюся лужу, как мухи, опустились робкие снежинки.

Ника предложила состряпать ужин.

Он подумал, что нехитрые радости, еда и секс, препятствуют полному и окончательному погружению в неизбывные глубины той тьмы, что существует бок о бок с человечеством. Они допивали на кухне вино, а сковородка булькала, и ароматный запах распространялся по квартире.

Ника сменила платье на его футболку. Порхала у плиты, а он любовался ее бедрами и красным клинышком белья, когда она наклонялась.

— Жаркое по-студенчески, — объявила она, высыпая на тарелки горячую снедь: картошку и румяные колечки колбасы.

Им было вкусно и тепло — снова этот контраст между уютной квартирой и ветром снаружи, тыкающейся в окна темнотой без звезд.

А где-то плененная убийцей девочка отсчитывала последние часы жизни.

— Не понимаю, — сказал Андрей.

— Ты о чем?

— О Лиле. Не понимаю, почему я ее не помню.

— Шестнадцать лет прошло, — Ника промокнула губы салфеткой.

— Но тот год я помню отлично. Кино, которое смотрел, музыку, которую слушал. Как ходил в «Современник», как мама оставила меня на хозяйстве и поехала к сестре. Мы с тобой гуляли по кургану, я писал биографию своей мифической группы, вымышленные названия кассет. У меня был хомячок по кличке Ветеран. «ДДТ» выпустили альбом «Метель августа», там грузовик на обложке. На день рождения мне подарили иллюстрированную энциклопедию и гору фильмов. «Клетка», «Крик-2», «102 далматинца». Я почти сжег беседку Солидола, и Солидол гнался за мной по частному сектору. Я помню свои четырнадцать лучше, чем свои двадцать четыре.

— Не зацикливайся. Это придет само.

— И что она подразумевала, сказав, что завтра будет бог?

— Мы неверно ее интерпретировали. В этом нет смысла.

Ника копнула ложкой картофель.

— Устроим мозговой штурм.

— У меня он не прекращается. — Андрей коснулся своего виска.

— Что тебе приходит в голову при слове «Бог»?

— Иконы. Православие. Элвис Пресли. Церковь. В Варшавцево нет церкви… — он поворочал эту мысль, пожал плечами. — Отец, идол, творение, демиург.

— Библия, — подхватила она. — Зевс, Аллах, Коран, судья.

— Фанатики. Инквизиция. Крестовые походы.

— Путин, — они рассмеялись. — РПЦ.

— Часы «Бреге».

— Посейдон, Велес, Олимп.

— Джа. Бог из машины. Атеизм.

— Будда, Шива.

— Иисус.

— Иисус, — она поцокала языком. — Второе рождение?

— Второе пришествие, ты имеешь в виду?

— Ну да. Завтра родится Христос.

— Или Антихрист. Лжепророк.

Он отставил тарелку.

— Вкусно. Ты чудо.

— Чудо, — продолжила она ассоциативную цепочку. — Непорочное зачатие. Заповеди.

Он вымыл посуду, и они переместились на диван. Свернулись под одеялом, переплелись ногами. По телевизору демонстрировали советский мультфильм: снеговик оживал под бой курантов, как ледяной голем шел сквозь ночной лес, и деревья отбрасывали длинные тени, а лиса и сова преследовали одинокого почтальона.

— Куда ты? — спросила пригревшаяся Ника. Он расцепил кольцо ее рук. Нашарил телефон и снова юркнул в постель.

Анимационная собачка кубарем катилась с сугроба, оказавшегося медвежьим логовом. Ника смотрела снизу вверх на Андрея. Он хмурился, уставившись в мобильник.

— Решил почту проверить?

— Нет. Секунду… вот оно. Лжепророки и лжехристы. Давид Маах. Я читал о нем давно.

— И кто он был?

— Целитель. Жил в Гилеаде во втором веке нашей эры при императоре Публие Адриане.

— Седая древность. А где это — Гилеад?

— Территория нынешней Иордании. Давид Маах провозгласил себя новым мессией. Как и Иисус, он творил чудеса и лечил людей. Исцелял хромоту, помогал слепым прозреть, спасал прокаженных. Привлек внимание римлян, начав возводить храм на деньги своих учеников. Он сделал алтарь, посвященный неведомому богу.