Наталья Аристова - Искусство проклинать [СИ]

— А существует магия разрушения? По-моему, для того, чтобы разрушать, не требуется никакой особой магии. Круши себе, да и всё… Ломать — не строить.

— Ломать обветшавшие кумирни для созидания единственной истины — это великое искусство, и только постигший правду сумеет, отринув прах лицемерия, идти до конца.

Она произнесла весь этот бред с мрачно-торжественным выражением лица, нараспев и глухим замогильным голосом. Я не стала смеяться, только примирительно улыбнулась Маринке.

— Ну, ладно, я пошла. Корешки оставлю там, же, в ящике. Ты потом сама разберёшься с квитанциями.

Уже собираясь домой, соскабливая мелкие серые пятнышки подсохшей грязи с рукава кожаного плаща, я поинтересовалась: Марина, что это за новое увлечение у Лены? Она что, опять нашла себе секту по душе? И что же на этот раз? Баптисты уже были. Значит, адвентисты? Или какие-нибудь свидетели Иеговы?

— Сатанисты… — Маринка подкрашивала губы и слово вышло не совсем разборчиво — сэт-ни-эсты.

Помада у неё была нового тёмного оттенка: лилово-серая, с перламутровым блеском. Она неважно сочеталась с зелёными стрелками подводки и всем Маринкиным лицом, но говорить об этом я не стала: не стоит обострять наш с ней и без того хрупкий мир.

— Сатанисты? Что, у нас уже и сатанисты объявились? Да-а-а… Демократия, она — сила! А Леночка — великий конспиратор… Только как-то нелогично это всё: православие, баптисты, сатанисты. А дальше что?

— Староверка… — выразительно подкатив на меня глаза, уже более внятно произнесла Маринка, плотно смыкая губы, чтобы разровнять их окраску.

— В такой вот, оригинальной последовательности? А почему не сразу: из православия — в староверы? Наверно, ей скучно показалось, без разнообразия?

— Да нет, она с детства была староверка, а не православная… А что, разнообразие это преступление, да? — Маринка с небрежным вызовом уставилась мне в лицо, осторожно завинчивая тюбик.

— Поиски разнообразия в любви — признак бессилия.

— Да? И кто же это сказал? Чарльз Диккенс? — Улыбка у неё была насмешливая, но хорошо, что хоть такая появилась. В обрамлении серо — фиолетового рта её зубы показались мне неровными и даже слегка хищными. Определённо, не её тон. Может, ей об этом мать скажет… Раньше девочка меня слушала, но теперь, возможно, сделает всё с точностью до наоборот. Не моё это теперь дело.

— Бальзак. И, думаю, он имел в виду не только любовь. Хотя и любовь в первую очередь. Говорят же: Бог есть любовь.

— Так любовь к Богу что ли? Ты у нас такая примерная христианка, Тина?

— Нет, христианка я, наверное, посредственная. Но… как бы это сказать… Родители, родина, вероисповедание — это незыблемо, понимаешь? Это то, что ты получаешь… раз и навсегда… Ну, почти как способность ходить и дышать. Каждый человек должен под это равняться, если он хочет себя уважать.

— А как же тогда всякие усыновления-удочерения? Или, например, гражданство? А ты знаешь, что Ричард Гир сознательно стал буддистом? Это что, тоже признак бессилия?

— Возможно. Я же не знаю Ричарда Гира как человека. Но чтобы сделать какой-нибудь выбор, нужно иметь то, от чего отказываешься в его пользу.

— Слабый Ричард Гир! Ха-ха, подумать только! Да на него стоит лишь разок посмотреть и сразу всё ясно. Красавец, умник, талантлив, как… лапочка!

Одновременное увлечение чудесным парнем, по счастливой случайности встретившимся ей в реальной жизни, и сладким киношным красавчиком — это, наверное, в обычаях современной девушки… Эх, показать бы тебе одного лапочку, милая! Красавца-спортсмена, подающего надежды физика-ядерщика и всеобщего любимца. За три года нашей семейной жизни он ни разу не убрал за собой со стола в раковину ни одной грязной тарелки и упорно не желал знать, где лежат его носки. Он был силён и прекрасен в чужих постелях, а дома стремился к роли старшего ребёнка, нервного, ранимого и каверзного как содержанка…

— Если Бог един, то какая разница, как ему молиться, — продолжала Маринка: — по-христиански, по-мусульмански… это, ведь, всё равно. Я, например, вообще не крещёная, а живу. И, вроде, не хуже других… — Она по-детски откровенно и самодовольно полюбовалась собой в зеркальце: Даже лучше некоторых…

— Что, совсем не крестили? Я понимаю, конечно: отец при чинах и всё такое, но твоя мама могла бы потихоньку отвезти тебя в поселковую церковь, например. Да и времена переменились…

— А зачем? Что бы мне от этого прибавилось? — Ещё один любовный взгляд себе неповторимой: А знаешь, Тина, ведь Санёк теперь за Ленкой как привязанный ходит. Приворожила она его…

Мне не нравятся мечтательные нотки в её голосе и глаза, устремлённые уже сквозь зеркало в заманчивое «никуда». Я выдерживаю паузу и незаметно перевожу дух, прежде чем заговорить.

— Надолго ли, Марина! Всё-таки сатанизм — это слишком. Даже для того, чтобы окрутить какого-то никчёмного Санька. Ничего стабильного твоя Ленка, конечно, не добьётся, зато грязи хлебнёт немало…

— Почему грязи? Обязательно грязи — голос у неё становится капризным и чуть-чуть склочным. Ленкино влияние уже начинает себя показывать не лучшим образом. А Маринка зря времени не теряла и основательно подучилась у подружки по части интонаций…

Но не это сейчас занимает меня в первую очередь. Я вдруг вспомнила непристойную кассету, подкинутую в мой почтовый ящик. На ней около двадцати участников диких сексуальных игрищ и некоторые из тел очень молодые. Чьи-то дети, братья и сёстры, знакомые и друзья…

— Марина, ты же взрослая девушка, неужели ты думаешь, что сатанизм это молитвенные бдения над чёрной свечой и черепом? Или танцы до упаду перед перевёрнутым распятием? Ты что, книг не читаешь, телевизор не смотришь? Насколько я себе это представляю, в дьявольские секты идут люди, очень нездоровые, в первую очередь, в сексуальном отношении. Там не только всё позволено, но ещё и многое обязательно: половые извращения, групповуха, садо-мазо и прочая дрянь.

— Да ну, прямо сразу и нездоровые… Это преувеличение, Тина. Обыкновенная свобода секса, да и всё. Хочешь извращайся, хочешь — нет — с трудом отрываясь от созерцания собственного совершенства, тянет она: А что, Бог секса не допускает?

— Допускает, наверное, раз мы ещё существуем, но с соблюдением определённых контролирующих факторов. Но религия, всё-таки, всегда была сдерживающим моментом — ограничения, правила, мораль.

— Ну, Тина, завела-а-а! Правила, мораль! Прямо как в школе на классном часе о важности девичьей чести! Какие могут быть ограничения, когда любовь! Любовь!

Она засмеялась и зацокала каблучками к выходу. Вмешиваться в чужую жизнь я, в принципе, очень не люблю: свою-то, кое-как склеила, но к этому разговору решила вернуться при случае. Ленка — вольная птица, сама себе хозяйка, а вот Маринкины родители способны поднять большой скандал по поводу шалостей любимой дочери. И виноватых будет много, возможно — в первую очередь, мы со Львом Борисычем. Надо бы этой проблемой заняться всерьёз… Как некстати, всё же, это недоразумение с Даном!