Наталья Аристова - Искусство проклинать [СИ]

— Нет, не поздно. У меня машина… — я помялась, стараясь не отводить глаз: Но… зачем?

— Как зачем? Я хочу увидеть могилу своего внука.

Я уже не смотрела ей в лицо и кажется, не могла сказать того, что должна была сказать. Встала, повертела в руках пульт от телевизора. Прошло несколько длинных, тягостных минут. Потом я, наконец, решилась.

— Она пустая. Дана там нет.

Баба Саня всхлипнула-вскикнула, хрустнула пальцами. Но не встала с дивана, не вскочила — наверное, не смогла.

— Господи, воля твоя. Как же… Как это может быть, Тина? Братья всё сделали. Могилу запечатали и никто из этих… никто не мог её вскрыть. Никто не мог забрать мальчика…

— Никто и не вскрывал его могилу — я ездила посмотреть. Никто не забирал Дана. Он вышел сам.

Выговорив первые слова, самое главное, я инстинктивно поняла, что её не нужно подготавливать. Она могла с этим справиться. Несмотря на нервность, явную тонкую восприимчивость и возбуждение, слабой она не была.

— Я думаю, причина этого в том, что случилось после аварии, когда Дан был в процедурной…

Баба Саня слушала молча, с прикрытыми рукой глазами, комкая на коленях носовой платок. Пока я рассказывала, начало темнеть. Скоро Дан встанет…

— … А потом мы и поехали на рынок. Там всё случилось. Но об этом я рассказывать не могу, потому что помню только детали, как во сне.

— Где же он?

За окном стоял вечер. Я встала и пошла вниз, а она следом за мной. Мы сели в райке и она недоумённо-горестно взглянула на меня повлажневшими глазами. Я успокаивающе погладила её по руке. Через несколько минут Дан вышел.

— Дан… Мальчик мой! Мой золотой, мой дорогой, мой единственный на свете мальчик! Сердце моё!

Она всё-таки заплакала, затряслась. Подняла руку для крёстного знамения и осеклась. Они смотрели друг на друга и молчали, а у меня стало слабеть и деревенеть сразу всё тело, в горле задымилось-затянуло дурнотой. Я напрягла несколько раз мышцы, прокашлялась, и, шагнув к Дану, усадила его на стул. Погладила по щеке, поцеловала в лоб и ушла наверх.

Стол в кабинете был тяжёлый, но по смоченному водой линолеуму пошёл хорошо. Я передвинула его в холле к окну, подкатила поближе рабочий стеллаж, перенесла инструменты, лампу, десяток книг. Потом освободила шкаф в кабинете и сняла в нём несколько полок, передвинула кресла. Разложила и застелила диван.

Это будет её спальня. Ей должно быть удобно. А вещи из гостиницы заберём завтра. И не забыть — купить ей сапоги… Икону бы надо! В вещах Дана есть его складень, он как раз хорошо поместится на тумбочку возле диванного валика…

О чём я думаю? Спальню приготовила… Она, ведь, вполне может возненавидеть меня, как своего самого главного врага и имеет на это полное право! Мальчик из-за меня остался в городе. Меня он любил и меня защищал. Меня накрыл своим телом от пули. Из-за меня ему дали, перед этим, в бессознательном состоянии какую-то адскую смесь. Алексо, который мог его спасти, был у меня: на моей шее. Это я во всём виновата! Хорсу была нужна я, а не Дан! Господи! Почему я не умерла тогда? Или раньше, в детдоме… Или ещё тогда…

Стоп! Только не это! Про это — не вспоминать! Истерик сейчас не надо! Хороша же я буду, хозяйка, встречающая гостей! Мне всё приснилось! Привиделось в кошмарном сне! Это было не со мной! Или — вообще не было! Дышать! Ды-шать! Ды-ы-ы-шать! И-раз-и-два! И-раз…

Как бы она меня не возненавидела, а Дан останется со мной. Ему некуда идти. Значит, и ей тоже. А я потерплю… Перемолчу. Не велика барыня, выдержу. Я умею терпеть. Пережила же свекровь, которая была куда хуже атомной войны, и это переживу. У меня есть Док. И Ашот, и Маго, и все наши. А у неё никого. Совсем одна, с такой бедой…

Когда подошло время, я наполнила ванну, вылила в воду отвар полыни и спустилась вниз.

— Надо подняться в квартиру, вы совсем замёрзнете здесь… И Дана ждёт ванна.

Она ходила за нами с потерянным, усталым видом, а я рассчитано-спокойно, ровным голосом, рассказывала о том, как Дан пришёл, как ему однажды стало плохо, о своих экспериментах с травами, как мы «гуляем». Потом я мыла Дана и одевала его, причёсывала, а после этого повела наверх.

— Садись к окну, Дан. Там жалюзи и портьеры, всё закрыто, не беспокойся… А вам обязательно нужно отдохнуть. Вы пьёте на ночь снотворное? Что вам можно?

— Я всё равно не усну. И не говори мне «вы», девочка, прошу тебя! Я для тебя — Баба Саня. Старая, глупая, несчастная баба Саня, уготовившая своими необдуманными действиями настоящий ад для вас с Даном! Прости меня, Тина!

Она винила только себя. И жалела «бедную девочку», попавшую в ад. Меня сто лет никто не называл «девочкой» таким голосом…

— Всё равно надо лечь, Баба Саня. Просто полежать, это тоже отдых, я это по своему опыту знаю. И поесть. Я вам… тебе тут молоко подогрела. И бутерброды. Только не знаю, чего ты захочешь и что тебе можно. Пожалуйста, поешь! Ты, наверное, соблюдаешь посты?

Уже глубокой ночью я влила Дану новую порцию крови, и мы пошли к себе. Мы зашли в спальню, и я надела носки и свитер под костюм, а Баба Саня встала возле двери и смотрела на нас. Потом я легла, и Дан привычно устроился рядом, зарывшись в мои волосы лицом, расправляя на мне одеяло. Вид у неё был изумлённый, с примесью ужаса. Мне нечего было ей сказать, она всё видела сама. Я промолчала.

— И ты всегда так спишь, Тина? Почему? — спросила она и её голос почти не дрожал.

— Дану так теплее. И он слышит моё сердце. А мне спокойней, когда он рядом. Я всегда должна знать, где он — я погладила руку Дана на своём плече и улыбнулась его бабушке: Спокойной ночи, Баба Саня. Постарайся уснуть. Мы ведь всё переживём, правда? Нам не остаётся ничего другого. А потом я обязательно что-нибудь придумаю, не сомневайся…

Она снова тихо заплакала: Да воздаст тебе Господь, девочка… Спи, спокойной ночи, — и перекрестила нас.

Нина Сергеевна отравилась снотворным, спустя почти месяц после смерти дочери. Её похоронили тихо, без всякой помпы, на следующий же день. Осиротевший отец и муж исчез из поля зрения общественности, но мы нечаянно узнали — куда. Забежавший ненадолго Иван Петренко, по секрету поделился с нами, что господин Азаров в настоящее время находится в закрытом от простых обывателей элитном пансионате Полянка с тяжёлым нервным расстройством. В ближайшее время его ожидает консультация важного медицинского светила, вызванного из столичного института психиатрии.

О кончине Маринкиной матери говорили тихо, с осторожностью, приглушёнными голосами. Наверное, незнание точных подробностей этого события приводило местное сарафанное радио в глубокую печаль и слухи в виде гипотез всё же распространялись, но скрытно и тайком. Соседей и понятых, ставших свидетелями этой кончины, оказывается, заставили дать подписку о неразглашении обстоятельств инцидента. Что там случилось, никто толком не знал, а лично я просто не хотела знать. Мне, почему-то, стало ясно, что несчастный вдовец много чего мог насмотреться перед тем, как ему отказал рассудок.