Наталья Аристова - Искусство проклинать [СИ]

Одна Ленка чего стоит! Она вполне могла забежать «на огонёк» к маме и папе своей лучшей подружки, чтобы рассказать, «как ей холодно». Та Ленка, которую я однажды видела в нашем парке, была уже неживой и я чувствовала это, когда разговаривала с ней как с обычным человеком. Я ведь, к тому времени, уже успела увидеть Дана… Как ни плохо я сейчас помню все подробности, но главное — уяснила.

Я смогла не заорать и не броситься от неё, сломя голову: мой ужас был «анестезирован» или напрочь убит усталостью и отчаянием после появления Дана, но я всё знала. Я просто не хотела этого знать, заставляла себя не знать! Если Игорь Иванович тоже не захотел ничего знать, он мог выбрать для этого не тот же самый способ, что и я. Мужчины в подобных обстоятельствах часто бывают слабей женщин.

Да что там Ленка! И сама Маринка могла явиться в родное гнездо, чтобы обновить свой великолепный подвенечный наряд хотя бы одним, — хотя бы таким, — выходом в свет. Получить изумительное платье невесты — мечту каждой девчонки с пятилетнего возраста до самых седых волос, стоящее раз в двадцать дороже её зарплаты, и ни разу не пройтись в нём! Не взглянуть из-под фаты своими прекрасными голубыми глазами… Для девочки, которую я знала, это могло быть хуже смерти! Чудовище, которое я увидела позже, нашло возможность сделать это и после смерти.

Она шушукалась с Ленкой о прелестях власти тьмы, значит, вполне могла отдаться этой власти целиком и полностью. Мы с Даном стали для неё если не врагами, то уж точно, не самыми близкими людьми. И эта глупенькая тщеславная «мисс» выбрала себе в наперсницы Ленку, которая сумела приворожить своего негодного Санька! А я допустила это, и отстранилась, не стала заглядывать вперёд. Я беспокоилась за благополучие коллектива и почти успокоилась, когда Маринка от нас ушла!

Если бы она мне всё рассказала… Нет, она не могла, как раз — мне, не могла! Кому угодно, только не мне! И на кладбище она ко мне подойти не могла, не до того ей было… И что-то она там такое говорила… кричала… Кричала, что всё было зря! Что было зря? Что она сделала? Может быть, это с её подачи, Дан поднялся из могилы? Ведь позже она призналась, что «собирала травки по наказу „мамы Асты“». Что она могла сделать? — я рассеянно улыбаюсь медсестре, вколовшей мне очередную порцию витаминов, и терпеливо дожидаюсь окончания процедуры. Док будет мной доволен. Надеюсь, у него в последнее время не было пациентов дисциплинированней и послушней меня.

Нет, на похоронах Маринка ничего сделать не могла, не до того ей было. Она даже не приближалась к гробу при последнем прощании, — её не пустила мать. Близко с Даном простились только я и священники, да Ашот с Витькой бережно прикоснулись к его руке. Док поцеловал в лоб… Все остальные лишь по очереди обходили гроб. Баба Саня заверила меня, что все молитвы и печати должны были крепко-накрепко запереть могилу, а они не смогли этого сделать. Какая-то неизвестная сила заставила Дана вернуться в наш мир и это приводит в исступление бедную Бабу Саню, которая винит во всём себя.

Я в сотый раз вспоминаю отрешённое слинявшее лицо Маринки при нашей последней встрече в торговом центре. Она тогда не проявила ко мне особой симпатии, но и на конфронтацию не пошла. Почему я не поговорила с ней в тот раз? Почему не отнеслась к ней немножко внимательней и великодушней! Ведь мы с ней неплохо ладили целых три года, она ко мне привязалась и при всей своей эгоистичности, доверяла. Во всём виновато моё нежелание никого не подпускать к себе слишком близко. А она от каждого требовала всё, целиком и без остатка.

Теперь-то я знаю, чего нужно было добиться от неё в первую очередь: чтобы она немедленно, незамедлительно окрестилась. И я бы сумела её убедить, а тем самым — уберечь от того ужасного недопустимого греха, в который она скатилась. Почему об этом начинаешь думать только тогда, когда поверил сам, безоговорочно и навеки?

Я начинаю читать молитву, едва выйдя из процедурки, и встреченный мной старик в больничном халате с интересом всматривается в моё лицо, а потом ещё и глядит вслед. Наверное, он подумал, что у меня нервный тик: губы шевелятся, а глаза, конечно, горят. Я поворачиваюсь к нему и, пользуясь тем, что мы в коридоре одни, совершаю поступок, который раньше сочла бы нелепым и неуместным.

— Я просто молюсь, отец — говорю я: Со мной всё в порядке… И ты молись. Молись, если хочешь покоя и мира в сердце! Молись, пока не поздно и спасай свою душу.

— Ишь ты, молодая да пригожая, а ума палата! — растерянно бормочет удивлённый дедок, потом улыбается, светя поредевшими, через один, жёлтыми зубами: Молюсь, милая моя, молюсь, моя хорошая! Всегда молюсь! Дай тебе Бог счастья и милости! Такое ты чудо чудное!

Да уж, чудо… Я в последнее время перевидала столько чудес, что стала другой. Я та же самая, но совсем новый человек. Неужели, всё снова? Моё четвёртое перевоплощение… И самое главное чудо, которое со мной произошло — это моя вера в Бога…

Более тысячи лет назад юный отрок с забытым теперь именем отправился из Киева в богатый Царьград попытать счастья. И судьба обернулась к нему самой приветливой своей стороной — любовью красавицы-гречанки, дальней родственницы царствующей базилиссы. Девушка была образованной, неглупой и обладала хорошим вкусом, раз предпочла простодушного, статного русича более выгодной партии с кем-нибудь из хилой константинопольской золотой молодёжи. Парень принял крещение под именем Алексея и они поженились.

Среди многих прекрасных вещей, сработанных золотых дел мастером Алексеем, был им создан в подарок новобрачной редкостной красоты крест — венец всего его творчества? Но нашлись в царской свите сведущие люди, которые, высоко оценив работу нового придворного ювелира, посчитали, что владение такой искусной вещицей, явно затмевающей украшения властителей, недопустимо. Молодой новобрачной был дан совет преподнести редкое сокровище своей царственной родственнице от имени мужа и она, скрепя сердце, сделала это.

Базилисса приняла крест милостиво, но прохладно: при дворе изумруды были не в моде, да и светло-зелёный камень с креста глядел на повелительницу, как пустой неприветливый глаз, смущая и отпугивая. Она положила новое украшение в шкатулку и забыла среди своих многочисленных сокровищ. Прошло время, и, не первой молодости, но всё ещё красивая и пылкая царица стала тяготиться своим дряхлеющим, брюзгливым мужем. Однажды ночью в её опочивальню явился смазливый, грубоватый парень с парой подручных молодцов, и повелительница овдовела.

Никто не заметил, как в покоях случился пожар и его быстро потушили. От огня почти ничего не пострадало: несколько старинных варварских свитков, да ларь с драгоценностями, сплавившимися в кусок. Невредимым остался только тот самый крест. Но и на него пожар оказал странное воздействие. Изумруд в центре креста, привезённый, как говорили, ещё Александром Македонским из далёкой Индии, совсем побледнел. Зато темнее он стал в середине, и теперь выглядел, уже как настоящий глаз. Неизвестно, из каких соображений, базилисса вернула этот, теперь ещё более нелюбимый, крест, своей, в общем-то, не обласканной вниманием племяннице. Так ставший уже «притчей во языцех» подарок вернулся к своему создателю гораздо раньше, чем этого можно было ожидать.