Наталья Аристова - Искусство проклинать [СИ]

Мы жили втроём, если это можно было назвать жизнью для Дана — тихо, медленно, по распорядку. Баба Саня взяла на себя часть забот о внуке и по хозяйству, и я стала больше спать. Необходимых восьми часов всё равно не добирала, но хотя бы ослабло постоянное головокружение и мышцы потеряли свойство испытывать приступы «ватности». У меня перестало рябить в глазах от белых мух, огненных кругов и синих вспышек.

Весна хозяйничала во всю, и можно было подумать об отпуске. Весной у меня кончается годовой запас прочности. Когда всё живое пробуждается, идёт в рост, цветёт и плодится, моя анемия тоже начинает расцветать и требует отдыха. Док может сделать мне больничный лист, но зачем? Леонид Борисыч всегда меня отпускает «без содержания» на любой срок, с единственным условием — наведываться или звонить, хоть в неделю раз. Это у нас тоже закон: давать о себе знать. Я взяла отпуск, отоварилась в аптеке на приличную сумму, и стала поднимать гемоглобин и активно принимать укрепляющие препараты. Спала от рассвета до обеда, потом поднималась, ехала на уколы и процедуры, а к вечеру была дома.

Мы, как раньше, выезжали по ночам, иногда втроём. Баба Саня гуляла с нами. Дан шёл прямой, лёгкий, ещё более бледный в лунном свете… Я смотрела на них, и думала, как сложилось бы всё, если бы Дан женился на Маринке…, или, пусть даже, на мне. Если бы у него могла быть обыкновенная человеческая жизнь! Баба Саня не заслужила того, чтобы потерять и его, последнего!

Теперь мы трое, связанные вместе неведомыми страшными путами, бродим по ночному лесу, прячась от живых и опасаясь мёртвых. А Хорс где-то веселится со своей компанией, вынашивая грандиозные творческие планы сексуальной жизни… Я не люблю долгов. Долги нужно отдавать… Дан, Маринка, Ленка… Кто ещё?

— Баба Саня, ты знаешь, как их остановить? Хоть примерно, в общих чертах?

— Нас всего двое, Тиночка! Мы ничего о них не знаем. Где они собираются, чем занимаются. Кто им служит… Здесь не справиться вдвоем. Это не рядовой случай, который может решить один, даже самый опытный Боец. В такой сложной истории нужно хорошенько разобраться, наметить план действий и заручиться поддержкой Братии. А нас с тобой, двоих, на всё про всё просто не хватит…

Дан приостановился, повернулся к ней: Нас троих — его голос был почти не слышен… Слабое колыханье воздуха, шёпот ветерка. Я привычно покрылась холодной испариной, стараясь незаметно передёрнуть плечами.

Баба Саня прижала узкую ладонь к его щеке: Нет, мальчик, нет! Ты не можешь!

— Могу. Не могу оставить вас, без помощи и защиты. А это — могу.

— Господи, да ты даже не знаешь, любит ли тебя Бог по-прежнему — не сдержавшись, шепчет Баба Саня и пугается того, что произнесла.

Дан почти незаметно, но до боли знакомо сцепил челюсти. У него окаменело и застыло лицо. Я видела это явственно и вполне осознанно.

— Тина, Алексо. Пожалуйста! — попросил он, обращаясь ко мне, но глядя в лицо Бабы Сани.

Я послушно вынула крест, и Дан без колебаний нетерпеливо протянул к нему руку. Я не успела испугаться как следует, а он уже рассматривал свои пальцы. На них остался бледный, светящийся след. Дан сложил пальцы, поднёс ко лбу, потом на грудь, к правому и левому плечу: Верую…

Я удержала Бабу Саню за полу куртки, и слушала, затаив дыхание. Мне тоже было страшно. Очень страшно. Алексо вздрогнул у меня под свитером и потеплел.

— Во единого… Господа… Бога… нашего…

Слова давались ему с трудом, губы дрожали. Чем это кончится? Я впилась ногтями в ладони и зашептала под гулкие удары в груди вместе с ним: Иисуса Христа…

— И отца… и сына… и святаго… духа. — Он вздрогнул, покачнулся, но устоял.

— Аминь!

Ничего не случилось! Мы победили!

Я просто не могла сидеть в бездеятельности. У меня настолько нетерпеливая натура, что бороться с ней иногда неразумно, а временами и опасно: застоявшаяся энергия может просто пойти не тем руслом. Почувствовав себя лучше, я собралась выйти на работу раньше намеченного срока, но сначала проверить кое-какие свои соображения. Я хотела лучше узнать своего врага…

Мы уже обсудили план действий, на тот случай, если я не вернусь. Баба Саня наизусть повторила мне записанные номера телефонов, если я только успею подать сигнал опасности. Я вслепую прогнала в памяти план кирзавода, который Хорс пообещал отцам города вернуть к жизни. Трубка мобильника и электрошокер надёжно устроены в карманах куртки, чёрные слаксы удобно обтягивают ноги, старые туфли из тончайшей кожи ощущаются как носки… Баба Саня прочитала надо мной все охранные молитвы, официальные и факультативные, но никак не может отпустить.

— Ой, Тиночка, дорогая моя… Боюсь. Я никогда себе не прощу, если…

— Никаких «если» не будет, Баба Саня! Я не собираюсь давать бой. Просто посмотрю. Ты сама говорила, что мы ничего не знаем — вот я и разведаю. Я буду очень осторожной, я это умею. Я помню, что должна вернуться к вам с Даном, я не могу оставить вас одних… Понимаешь?

— Понимаю, Тина, понимаю. Но всё равно, никак не могу успокоиться. Может быть, стоит кому-нибудь рассказать… Кому-то, кто сильнее нас, раз у нас сейчас нет поддержки Братии?

— Ну, вот, снова да ладом! Кому рассказать? Милиции? И Хорса со всей шайкой посадят в тюрьму… правда, если найдут, за что. А через год целая тюрьма, восставшая из могил, придёт штурмом брать психлечебницу, в которую нас с тобой упекут. А с кем останется на это время Дан?

Она молча смотрит на меня неправдоподобно синими глазами скорбящей иконы, и не отвечает.

— Я вернусь, Баба Саня, вот увидишь. — я обнимаю её за плечи: Ты только Дана не бросай одного, ни на минуту. Удержи его дома, пожалуйста! Скажи ему… я на свидании.

— Разве он поверит — укоризненно качает головой Баба Саня: Ну сама подумай, Тина. Как он в такое может поверить?

— Не поверит… Тогда скажи, что я у Дока. У меня проблемы со здоровьем, и я у Дока. Он знает, что Док часто работает по ночам. И не беспокойся. Прошу тебя! Я вернусь — поверь!

— А если Олег сам позвонит? Что я ему при Дане скажу?

— Док не позвонит. Ему велено беречь тебя и по ночам не беспокоить. Я ему сама регулярно звоню, чтобы обсудить всё что надо, в подходящее время. Тем более, он заезжал к тебе сегодня, пока я спала. Док не позвонит.

Я поцеловала её ещё раз, и сбежала по ступенькам. День был серый, дождливый, и прохожие не задерживались под раздражающе-однообразной, унылой моросью, стараясь укрыться в тепле. Я ехала на стареньком москвиче Васо, который не продавался, как память, но радушно сдавался всем желающим или предоставлялся для нужд «своим». Своих было — вагон и тележка, но машину холили, и бегала она хорошо.

Я рассчитала, что из густого перелеска, от которого начинался карьер и болотца, переходящие у завода в непролазную топь, москвич никто не увидит. Дальше на бугор поднимались чахлые деревья, а заводской дворик густо зарос акацией. Сквозь дождь забор был почти невидим, с болота надвигался, пока ещё редкий, туман. Я вышла из машины, и, крадучись, поднялась на пригорок. Никаких признаков охраны и подозрительных звуков, только слабое свечение электричества за стеной. В заборе, со стороны карьера, отыскалась брешь от выпавших сверху кирпичей, через которую я, подтянувшись, пролезла внутрь.