Наталья Аристова - Искусство проклинать [СИ]

А мы, оказывается, с опытом? Привыкли девочек бить? Открытой ладонью и в лицо… Нет уж… Хорошо, попрыгай… Отскочим… Любишь руки вытягивать? Больно, но не смертельно… Ещё разок… На! Ну вот, рука тебе теперь долго не пригодится… Локти нужно беречь, когда на кулаки надеешься… Я не боксёр, голубь, извини… Не протягивай руки… Свободен… Ещё выстрел… А ты полежи, браток, подумай…

— Ильяс, слева! Тина, сзади! — Конечно, Ашот совсем не драчун, и тем удивительнее его хладнокровие и стойкость. Он успевает отбиваться, и видит всё вокруг в этом столпотворении.

Алексо стучит в грудь, и я, оглянувшись, хватаю за руки окосевшую от ядзы мелкую ведьмочку, с длинным носом и растрепавшимися волосами. Она неожиданно сильная, верткая. Я тесню её к обломанному вязу, и толчком насаживаю спиной на обрубок, как на кол. Возле шефа с Ашотом, приходят в себя, и расползаются в стороны из кучи тел два бандита покрепче. Я снова вырубаю их пинками. Ильяс, стоя по колено среди поверженных врагов, крушит кости и челюсти налево и направо прикладом карабина, который некогда перезарядить.

Рядом вскрикивает Лев Борисыч, и я устремляюсь к нему, стряхивая на ходу двоих вопящих дурным голосом девиц, а за мной Витька.

Мы раскидываем человек пять, и тут гремит выстрел. Витька хватается за правое плечо рукой, между пальцами кровь. Я пускаю пулю прямо в лоб удачливому стрелку, и прижимаюсь к Витьке сбоку, а с другой стороны — взлохмаченный, исцарапанный и без очков, Лев Борисыч. Ильяс с оглушительным рёвом движется к нам, проделывая каждым взмахом рук, коридор в строю нападающих. Он создаёт мне необходимое пространство, и я спешно сую Витьке в рот таблетки, стягиваю рану.

— Кость задета, не маши правой… Это болеутоляющее и стимулирующее. Пуля ушла, крови будет много, но крупные сосуды целые. Если совсем плохо, встань за Ильяса… Ты как?

— Ничего, Тина, отобьёмся! — он умолкает, глядя мне за спину, и я, холодея, оборачиваюсь.

Примеченный мною негр, ростом чуть ниже Ильяса, стоит над обрывом, и, удерживая Ашота над пустотой, подзывает меня жестом. Я перестаю дышать, Алексо не отзывается.

— Ильяс, прикрой меня. Витёк, стреляй во всё, что движется! — Я иду.

Ашот совсем бледный, одна рука висит плетью, лицо в крови. Негр делает предостерегающее движение и я останавливаюсь как можно ближе к нему. Вокруг нас всё смолкает.

— Отдай мне это, и я поставлю его на землю. Ну, отдай, — по-русски, почти разборчиво говорит негр. — Дай! Я смогу это взять. Я — могу! — он раздвигает в ухмылке толстые губы, и зрачки у него отсвечивают в отблесках костра нечеловеческой зеленью.

Вот он, прикидыш… Он успел приехать. Его ждали и дождались. Мурашки стягивают кожу головы на лбу и темени. Я киваю, не сводя взгляда с его посверкивающих глаз.

— Тина, нет. Нет! — просит Ашот, и в его голосе слышится еле сдерживаемая боль.

Я волной прогоняю по телу холод с затылка, до самых ног. Ильяс тяжело дышит, но стоит на месте. Только стой, стой, ради Бога, не шевелись…

— Ты обманешь. Я тебе не верю! — Я отступаю, и через голову снимаю Алексо. — Я повешу его здесь, на ветку, и отойду. А ты поставишь Ашота на землю, и возьмёшь крест.

Самое уязвимое у него — голова, я это помню, но стрелять мне нечем: магазин не перезаряжен. Только бы он отошёл от Ашота, и нагнулся. Я допрыгну, и он меня уже не оторвёт. Буду целить в горло. Я так в него вцеплюсь, что он меня не может скинуть: я смогу… Всего-то навсего, разодрать эту чёрную глотку. У меня выйдет, если не кастетом, то — зубами… Всё когда-нибудь делаешь в первый раз…

— Хоздравати… Тина! Нет!

Негр встряхивает его, и Ашот содрогается от боли, скрипя зубами. Он смотрит мне в глаза, как…

— Нет, Ашот! Не-е-ет!

Я уже срываюсь с места… и не успеваю. Он отталкивается от негра здоровой рукой, и, обхватив его ногами за пояс, с мучительным криком — бьёт в кадык кулаком хрустнувшей перебитой руки, а целой — в глазницы, рывком увлекая за собой, в обрыв, усеянный обломками камней.

— Ашот! Ашот!

Я отбиваю руки Ильяса, и падаю над краем. Ашот разорвал свои объятья при падении, и они лежат в нескольких метрах один от другого — прикидыш с расколотой головой, и Ашот, пронзённый в грудь высокими сучьями бурелома, покачиваясь над землёй. Глаза у него закрыты и изо рта бежит струйка крови… Он… мертв. Мертв…

— Ашот! Ашотик! Ашо-о-от!!

Лицо у меня одеревенело и губы не слушаются, а глаза застилает красной пеленой. Тело немеет, перестаёт болеть. Вокруг ничего нет… Никого и ничего… Пустота…

Я умру! Я сейчас просто умру, и пропади оно всё пропадом! Я больше не хочу ничего видеть, слышать, знать. Я не хочу! Я хочу умереть…

Ильяс рывком поднимает меня на ноги, и разворачивает лицом к новой волне нападающих. Руки сами по себе, инстинктивно, отводят удар. Вот так, кастет и локоть, с добавкой! И — так! И вот так! Ногой! И-раз! И-два! И снова! Ашот! Ашот! Боли в теле уже нет, ярость душит горло. И-раз! И ещё! Спокойнее… Я тут не одна… Где Лев Борисыч? Стоит! Ильяс? Бьёт. А Витька, с колена, стреляет с левой рукой. Успел перезарядиться…

— Ты, доктор? Ну иди сюда… Иди…

Митрофан сам прёт на меня с толстым, полуобгоревшим на костре поленом.

— Долго я тебя жду! — я, не обращая внимания на скользящий удар по плечу, подбиваю ему глаз, рву кастетом щеку, с наслаждением бью в зубы, чувствуя хруст обломков и кровь на руках. Кто-то сбоку поддаёт мне по рёбрам: привычный треск и сбитое дыхание.

На, и тебе! Мне не больно, я уже ничего не слышу! От Митрофана меня не отвлечёт даже ваш Сатана…

Я стискиваю рот, чтобы не заорать, и давлю скользкую толстую шею, ломая гортань, бью, мешаю коленями дряблый живот. Митрофан уже не сопротивляется…

Дан! Дан, мальчик, я его достала! Мой дорогой, я бью его, и ещё буду бить. Я убью… Я его убиваю! Дан! Дан!.. Ашот!

— Тина! Тина, очнись! Посмотри, Тина!

Ильяс трясёт меня над землёй изо всех сил, уклоняясь от ударов моих рук. Я замираю, пытаясь достать ногами землю.

Полуголая толпа приглушённо воет, и звук стелется как будто по самой траве. Чёрный дым над костром спиралью уходит в небо, принимая в центре очертания живого существа.

— Поставь меня, скорее. Где Алексо!

— У тебя. Ты надела. Надела и забыла. Скорее, Тина!

Ильяс удерживает меня за талию впереди себя, и я, подняв Алексо вверх, кладу широкий крест. Горло саднит, и первое слово Пограничной выходит хрипло. Мы еле стоим, нас почти сбивает с ног ветром, земля дрожит. Я читаю, уже громко, в полный голос, и Ильяс рядом со мной говорит что-то своё. Лев Борисыч тоже молится, стоя на коленях среди качающихся валунов, и вслепую нажимая кнопки мобильника. Витька выкрикивает отдельные фразы, цепляясь за ствол дерева покрепче. Остатки вражеского боевого отряда валяются в траве, прикрывая головы руками. Небо над нами раскололось огромной ветвистой молнией, хлынул дождь.