Лафкадио Хирн - «Мальчик, который рисовал кошек» и другие истории о вещах странных и примечательных

Все, кто тоскует и ждет возвращения любимого человека – если им дана такая возможность, – идут на гору Дакэяма. Ее можно разглядеть из столицы и окрестных провинций. На самой ее вершине есть камень – величиной и очертаниями своими он напоминает человеческую фигуру. А перед ним, на нем и за ним набросано множество гальки. Рядом – маленький синтоистский храм, посвященный некой принцессе, жившей много лет назад. Предание гласит, что она очень тосковала по возлюбленному и долго стояла, глядя вдаль, но тот не вернулся, и от горя она навеки окаменела. Люди на этом месте воздвигли храм; влюбленные молятся в нем о возвращении своих дорогих людей. Уходя, каждый берет с собой камешек, а когда долгожданный возвращается, обязательно нужно вернуть камень обратно и положить еще несколько новых – в знак памяти и благодарности.

Всегда, когда О-Тоё с сыном возвращались из путешествия домой, сумерки уже спускались на землю, окружая их мягкой мглой. Путь был долог – им приходилось идти пешком и плыть в лодке по рисовым полям, что окружали городок, – и они двигались медленно. Иногда одни только звезды освещали им путь, иногда появлялась луна, и тогда О-Тоё тихонько пела сыну песенку про луну:

Прямо в ночное небо со всех этих затонувших полей поднимается многоголосый слаженный хор, словно голос самой земли, – песня лягушек. И О-Тоё, переводя ее на внятный язык, говорит ребенку:

– Мэ-каюи, Мэ-каюи – мои глазки закрываются, спать хочу…

Какими счастливыми были эти часы!

Но роковые силы, что управляют жизнью и смертью и чьи пути нам неведомы, в три дня разрушили мир и разбили сердце. Сначала она получила известие, что ее муж, за которого она так часто молилась, никогда к ней уже не вернется – он вновь стал прахом, из коего создано все земное. А следом и сынок ее заснул – сном, с которым не смогли бы совладать и лучшие китайские доктора. Все происходящее О-Тоё воспринимала лишь в редкие моменты просветления, а вне этих мгновений она пребывала во мраке беспамятства, которое даруют смертным добродетельные боги.

Увы, все проходит, и О-Тоё очнулась, но очутилась во власти злого врага, имя которому – память. В присутствии людей у нее хватало сил быть прежней – ласковой и улыбающейся. Но в одиночестве… Она разбирала игрушки, раскладывала на циновках детские одежки, ласкала их, разговаривала с ними, тихо улыбалась. Заканчивалось же все одинаково: улыбка превращалась в судорожное рыдание; женщина бросалась наземь, билась головой о пол и засыпала богов безумными вопросами.

И вот однажды ей пришло в голову совершить обряд, что обладает сверхъестественной силой. В народе его называют торицу-банаси – вызов души мертвых. Неужели она не может вызвать своего сыночка и поговорить с ним хотя бы одну минутку? Она знала: это ранит душу, но неужели ее кровиночка не стерпит ради нее? Конечно стерпит! Она уверена: для нее он снесет любую боль с радостью.

Чтобы вызвать умершего, нужно идти к священнику буддийского или синтоистского обряда, к тому, кто ведает заклинание, и передать ему ихай – дощечку с именем умершего, чтобы можно было призвать его в мир живых.

Затем исполняется церемония очищения – для этого перед ихай зажигают свечи и курят ароматные палочки, читают молитвы или части сутр, приносят жертвоприношения цветами и рисом. Рис в таком случае должен быть сырым. Когда все приготовления исполнены, священник берет в левую руку особый музыкальный инструмент, изогнутый наподобие лука, правой ударяет в него и, выкликая имя умершего, восклицает: «Китадзо ё! Китадзо ё!», что означает «Я пришел! Я пришел!».

Голос постепенно меняется – до тех пор, пока не превращается в голос умершего, – это дух вселяется в говорящего.

Затем мертвый начинает отвечать на задаваемые вопросы, но при этом постоянно причитает:

– Спеши, спеши, ибо мучительно мое возвращение и долго оставаться здесь я не могу!

Ответив, дух исчезает, а священник падает наземь без чувств.

Нехорошо вызывать духов мертвых. Это им вредит. По возвращении назад, в царство теней, им приходится занимать уже иное место – ниже того, что прежде.

Теперь эти обряды (некогда они утешали скорбящих) запрещены законом… Закон этот правильный и справедливый, поскольку находились люди, которые глумились над божественным и вечным, что живет в людских сердцах.

И вот однажды ночью О-Тоё очутилась в небольшом уединенном храме на окраине города. Она стояла на коленях перед ихай своего мальчика, вслушиваясь в обряд заклинания. И вот из уст священника зазвучал голос – мать сразу узнала его – голос того, кого она любила больше всех на свете. Он был очень тихий и слабенький, как вздох ветра.

Сын промолвил:

– Спрашивай, мама. Но прошу – скорее, скорее… Я должен скоро уйти, а путь долгий и темный…

Голос ее дрожал. Она спросила:

– Как случилось, что я потеряла тебя? Где здесь справедливость богов?

И ответ был дан:

– Не тоскуй так сильно по мне, мама, не оплакивай. Я умер, чтобы избавить от смерти тебя. То был год болезней и скорби, и мне дано было знать, что ты назначена к смерти. Я стал молиться, чтобы меня забрали вместо тебя.

Никогда не плачь по мне, мама! Нет ничего хорошего в том, чтобы лить слезы по умершим. Путь их безмолвен и безгласен, но проходит он через реку слез. Когда матери плачут, поток этот ширится, и душа не может его одолеть, а только терзается в тщетных попытках.

Потому, мамочка моя, молю тебя, не плачь! Только время от времени давай мне немного водицы…

С той поры никто не видел, чтобы О-Тоё плакала. Как в былые времена, она спокойно и безмолвно исполняла свои дочерние обязанности.

Время шло. Отец стал задумываться над тем, чтобы подыскать ей другого мужа. Он говорил жене:

– Если бы у нашей дочери снова родился сын, то для нее это была бы великая радость, да и для всех нас.

Но жена была мудрее и отвечала:

– Теперь она не страдает. Не может быть и речи о втором замужестве. Она сейчас как маленький ребенок – не ведает ни забот, ни греха.

Это было правдой: боли теперь она не чувствовала. У нее появилась странная привязанность к маленьким предметам. Сначала ей пришло в голову, что кровать ее слишком велика. Возможно, вследствие того, что рядом не было ее дитяти, она и ощущала образовавшуюся пустоту. Затем и все остальное стало казаться ей слишком большим: дом, в котором она жила, комнаты, спальня и вазы для цветов, что там стояли, даже кухонная посуда и принадлежности. Рис она теперь ела из миниатюрных детских мисочек маленькими палочками, какими пользуются дети.