Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

– Верно. – Он задумчиво запахнул ворот рубашки. – Но я сделал ошибку в ту ночь.

– Какую?

– Я испугался!

Поэтому Корделия старалась не бояться ничего, но это давалось ей лишь через силу. Страх – главный враг человека, когда сталкиваешься со сверхъестественными созданиями. Если не бояться, то никто не сможет причинить тебе вреда. Никто бы и не смог, если б она не чувствовала себя трусихой. Но опасения и тревоги вечно следовали за ней. Вероятно, именно поэтому раньше она так часто молилась в церквях. Она всегда чего-то боялась. Инстинкты подсказывали ей, что опасность поджидает ее где-то впереди.

Хоть Донатьен и обещал, что от всего ее защитит, но Корделия боялась гнева бога, от которого она отвернулась. Она не молилась уже давно. Любовь стала ее молитвой. Они с Донатьеном часто занимались любовью среди тьмы и благоухания роз, и это было подобно самой изысканной молитве.

Корделия боялась, что он бросит ее, хотя он и уверял, что навсегда останется с ней. Ему нужно было уладить какие-то дела, перед тем как расторгнуть помолвку, и выяснить отношения с родственниками. Он больше не заикался ни о каком колдовском ритуале, но Корделия понимала, что если помолвка и будет расторгнута, то, скорее всего, жертвоприношением Анджелы. Донатьен слишком часто повторял, что ему нужна была не невеста, а жертва. Он много чего шептал во сне. Корделия наклонялась к нему и слушала. Что-то она понимала, а что-то нет, но он бредил о таких странных вещах, что можно было испугаться.

Один раз он вернулся из Дворца Дожей днем и, не стесняясь, зашел к ней в дом. Ему было все равно, что его увидят прохожие. Он больше ни от кого не прятался. Корделия поняла, что он только что поссорился и с дядей, и с Советом Десяти, и даже с семьей своей невесты. По его словам, все было наконец решено.

– Давай убежим, – предложил Донатьен. – Прямо в день моей свадьбы. Девятого марта. Ты ведь помнишь?

Она кивнула. Уже давно она пометила эту дату как траурную. И вот судьба все-таки решила иначе.

– Но ведь собирается такое торжество, – все-таки робко заикнулась Корделия. Она давно прислушивалась к разговорам на улицах и базарах. И чернь, и купцы, и знать только и твердили о подготовке к роскошной свадьбе.

– Пусть ждут меня сколько угодно. – Донатьен рассмеялся. – Хоть много лет подряд. Мы с тобой уедем ночью. Я купил корабль. Красивый галеон, а не какое-то торговое судно. Он называется «Судьба». Я буду ждать тебя в сумерках у канала. Мы очень быстро доберемся в порт.

– А что, если потом ты выкинешь меня с корабля на корм русалкам?

– Прекрати! – Он осторожно взял ее лицо в ладони. – Мы повенчаемся во Флоренции или в Риме. Я добуду нам разрешение. Я вернусь в Венецию через год или два уже женатым человеком. И никто не сможет разлучить нас. Никто.

И Корделия поверила ему. Он был так уверен в своих силах, что его страсть передавалась ей. По словам Донатьена, все было так же легко, как призвать из бутылки джинна. И неважно, что их враги тоже хитры и могущественны.

– Если не убить Анджелу и всех ее родных, то они будут мстить, – осторожно напомнила Корделия.

– А еще станет мстить мой дядя, который и устроил этот брак, – добавил Донатьен. – Но поверь, я сумею нанести удар первым. Я умею рассчитывать свои силы. Я все сделаю потом, но сначала мы должны пожениться. Мы должны убежать, пока мои родные не захотели утопить тебя в канале. Едва сумею довести тебя до безопасного места, я первым начну мстить.

Они провели в постели всю ночь. Лишь ближе к утру Донатьен вспомнил, что ему нужно забрать что-то из своего дома. Зачем-то он вылез через окно и, кажется, сильно поранился о розовые шипы.

– Наверное, ты возвращаешься домой за своим золотом? – надменно предположила она.

– А что ты любишь во мне больше всего? – раздалось снизу. Он смотрел на нее из-за розовых зарослей и казался таким красивым.

– Твое лицо, – без колебаний ответила она и раскрыла медальон, который недавно носила на шее. Медальон в виде сердца с его портретом внутри.

И, кажется, Донатьен ушел от нее в то утро совершенно счастливым.

Клер снилось, как у зеркала он держит ее в объятиях. Жуткий и необъяснимо эротичный. Как странно думать, что нечто столь безобразное может быть таким притягательным. В темноте. Во сне. В бреду.

Он поднес лезвие к ее коже, и она вдруг ощутила восторг. Блаженство, смешанное с болью, когда кровь выступила на свежем порезе, будто роса на розе. Клер смутно это вспомнила. Они сжимают одну розу, их израненные шипами пальцы переплетаются, но они не выпускают алую розу из рук, потому что она символизирует их любовь. Роза, сорванная в чужом саду. Любовь, уничтожившая чужую свадьбу. Страсть, приведшая к увечью. Смерть, возродившаяся, чтобы убивать. Пальцы влюбленных, прижатые к шипам. Корделия и Донатьен. Модистка и аристократ. Верующая и колдун. Живая и мертвый.

Сознание Клер неслось по туннелю воспоминаний, а его нож наносил ей все новые раны, медленно, но неуклонно. Лезвие рассекало кожу, будто кисть чертила узоры на холсте. Смерть – это тоже искусство, если ее используют эти изувеченные руки, которые когда-то с таким мастерством показывали ей колдовские фокусы. Клер помнила. Это было в зале для пира. Он пригласил ее туда. Свечи вспыхивали сами собой, кресло отодвинулось само, когда она вошла. Он заставил ее надеть платье, которое она шила для свадьбы другой, и жемчуг.

Жемчуг на шее, жемчуг на лбу. Будто белые гусеницы, холодные и склизкие, приютились на ее коже. Казалось, миг – и они оживут. Под ловкими пальцами Донатьена действительно все вещи оживали. Как поразительно, что фокусник и ловкач оказался беспомощным в руках инквизиции.

«Мужчина с лицом ангела», – она вспомнила, что говорила так о нем. Вспомнила и его суровый ответ: «В этом доме нет ангелов, только зло».

Как же он оказался прав!

Ей снова снился дом возле мрачных каналов, полный позолоченных зеркальных рам, бронзовых канделябров и изысканных гобеленов. Только на этот раз он был полон еще и скульптур. Странных скульптур с повязками на глазах, веревками на руках и ногах, кляпами. Казалось, что куски шелка скрывают выколотые глаза или разинутые в предсмертном вопле рты. Клер хотела приподнять один алый кляп, чтобы посмотреть на лицо мраморной женщины под ним, но кто-то будто шепнул ей:

– Не смей!

И она не посмела. Страх следовал за ней в этом доме по пятам. В тяжелом подвенечном платье было нестерпимо жарко. Клер заметила, что на стенах остались лишь зеркальные рамы, но сами зеркала разбиты. Будто нечто выбралось из них наружу.

Она ощущала запахи крови и горелой плоти. Тепло исходило от разожженной жаровни. Клер знала, что внизу под домом камера пыток. И оттуда до нее доносились крики.