Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

Каитана непонимающе посмотрела на нее.

– Который именно?

– Тот… изувеченный. – Корделия не знала, как точно назвать его. Отвратительное слово пришло на ум случайно, но каким правильным оно было! И все же девушка передернулась от омерзения, как будто с губ ее сполз таракан.

– Я могу разузнать. – Каитана нашла на столике хрустальный бокал на высокой ножке и высыпала в него какой-то шипящий порошок. Пусть даже яд, Корделии теперь все равно, она чувствовала себя опустошенной. Хорошо, что Каитана знает все и всех, ей есть кого расспросить и где собрать сплетни. И вряд ли она решилась бы отравить свою подругу даже из-за безответной страсти к Донатьену.

– Почему он не пришел? – Корделия ощутила, как подступающие слезы жгут глаза. Вернее было бы спросить: «Почему он решил лишить меня жизни?» Она чувствовала себя уже мертвой. Мозг работал лишь для того, чтобы причинять боль.

Больно было даже от вида вина, заструившегося в бокал, потому что оно напоминало выпущенную из артерии кровь.

Каитана ничего не ответила. Да и что здесь скажешь в ответ? Когда у человека горе, любые слова могут нанести только больший вред. Тактичная девушка-гондольер это знала. Сегодня она вела себя особенно деликатно. Даже не попросила вернуть назад свой костюм. Корделия сама с трудом вспомнила о том, что он у Каитаны единственный, и начала раздеваться. Горничную они уже отпустили спать, поэтому подруга помогла Корделии облачиться в одно из роскошных платьев, недавно подаренных Донатьеном. Что ж, похоже, он ей больше ничего не подарит и никогда уже не придет под ее окна на тайное свидание. Видимо, он решил образумиться и выбрать в своей жизни более подходящий его положению путь. И более подходящую женщину.

Ловкие пальчики Каитаны проворно зашнуровывали корсет. Корделия чуть не рассмеялась, вспомнив, что раньше, когда она была еще бедной швеей, одеваться было значительно легче. Тогда она и одежду шила себе исключительно сама. Простые незатейливые платья со шнуровкой спереди было легко надевать. Тогда ей не требовались еще ни горничные, ни камеристка, ни парикмахер, чтобы уложить волосы. Она все могла сделать сама. С появлением Донатьена жить стало намного сложнее. Он все изменил в ее жизни. И он бросил ее.

– Ты ведь не думала, что он и вправду на тебе женится?

Корделия подняла глаза на отражение в зеркале перед ними. Смуглая красавица Каитана стояла за ее спиной и старательно смотрела вниз. Было заметно, что ее щеки слегка вспыхнули от собственной прямоты.

– Узнай что-нибудь о казни, – только и проговорила Корделия вместо ответа.

Каитана молча кивнула. Она знала, как говорят знатные господа, когда выставляют ее за дверь. В ее привычку входило беспрекословно выполнять приказы. Только у самого выхода она задержалась и тихо спросила:

– Неужели ты и правда собираешься дожидаться его всю ночь?..

«Когда уже знаешь, что он не придет». Фразу можно было и не произносить вслух до конца, Корделии и так все было понятно. Она не обязана была ничего отвечать. Иногда дружеская забота становится слишком обременительной. Каитана хотела всего лишь поддержать ее в беде, но за этот вечер успела надоесть, как никогда прежде. Корделия ощутила облегчение, когда она ушла.

Ее пальцы дрожали, когда она перебирала в шкатулках и ларцах на туалетном столике самые изящные драгоценности. Наряжаться было уже не для чего, но она все равно вставила в уши серьги с длинными бриллиантовыми подвесками, надела на шею сапфировое колье и стала искать пару к нему в тон. Здесь было все: шпильки с жемчужинами, изумрудные заколки, ожерелья с опалами и рубинами, бусы, браслеты, кольца, перстни с топазами и лазуритом. Он подарил ей все, но ушел сам. Лучше бы было наоборот. Ценность самых дорогих вещей утрачивается, когда из твоей жизни исчезает любимый человек. Что бы она только не отдала, чтобы он вернулся!

Но ведь он чародей, и очень опасный, осторожно напоминала ей совесть. И что с того? Корделия все равно его любила. Она утешала себя надеждой, что он лишь запоздал и скоро явится. Сейчас, поздней ночью, можно разодеться для него в пух и прах. Никто уже не обратит на нее внимания, потому что прохожих на улице почти не осталось. После казни все куда-то разбрелись. Каитана сейчас наверняка зашла в какой-нибудь кабак, работающий допоздна, чтобы расспросить очевидцев и сплетников. Она быстро могла добыть любую информацию. Корделии действительно не давали покоя воспоминания о страшной казни. Ощущение того, что казнили в этот день ее саму, было даже никак не связано с отсутствием Донатьена. Оно было связано с осужденным, боль которого она каким-то образом почувствовала и приняла за свою.

Часы на каминной полке как раз начали отбивать двенадцать. Четкость музыкального звука действовала на слух. Корделия поняла, что бессмысленно и дальше притворяться перед самой собой. Он уже не придет. Наверное, он давно уже в постели с Анджелой. Свадьба наверняка состоялась сегодня, как раз в назначенный день, и их ждет брачное ложе. В конце концов, хоть Анджела и некрасива, но она роскошная женщина, настоящая ухоженная аристократка, холеная и аристократичная. Безродная красавица с венецианских улиц не может с ней равняться.

У Корделии не хватило сил дойти до кровати с балдахином или до софы. Она просто опустилась на пол и зарыдала. Боль рвалась наружу в виде слез. Разбитые надежды так мучительно отзываются в сердце! Но ее боль была не только душевной, ощущение того, что ей вывернули все суставы и вытянули все жилы одну за другой, сохранилось. Она чувствовала себя так, будто только что вышла из камеры пыток и все ее тело обожжено. Какая страшная боль! И нечем от нее отвлечься! Некуда деться от страдания. Она ощутила себя в ловушке.

Возможно, разум, пытаясь спастись от боли, рисовал перед ней картины похорон где-то далеко на островах, а не в море, как это принято в Венеции. Тело не топили, а зарывали в землю где-то на острове Мурано. Шел дождь. Она ощущала ароматы сырой земли и чью-то неудержимую ярость. Видела искалеченные останки, которые снова двигались. Где-то далеко в ее кошмарах или в жуткой действительности оживший с боем двенадцати мертвец выползал из могилы. А она плакала.

Колдовство – это страшный грех, и все же Корделия решилась. Она зажгла черную свечу, собралась капнуть в нее крови и чуть не обожглась. Лицо, мелькнувшее в зеркале, испугало ее так, что она невольно затушила ладонью пламя. Изувеченное лицо.

Кто-то был в доме, но она так и не поняла, кто. Утром, когда она проснулась, его уже и след простыл. И кто-то прислал ей подвенечное платье, сшитое для Анджелы, с запиской: «Отныне оно твое и пусть станет твоим саваном».

Кто бы ни приложил эту записку, он был прав. Роскошный саван ей не помешает. Корделия не могла оторвать взгляда от кружев, изысканной вышивки и блистающих жемчугов. Какое великолепие! На миг созерцание наряда даже отвлекло ее от жгучей боли внутри. Женщины любят роскошь. А это платье по праву должно было достаться ей. Сшитое ею и ею же погубленное. Она вспомнила, как первые капли крови упали на восхитительную ткань. И белоснежное окрасилось алым. С тех пор кровь начала захватывать ее воображение, привлекать ее, зачаровывать. Как прекрасна кровь! Корделия поискала глазами хоть какой-нибудь режущий предмет, чтобы коснуться им своей кожи. Желание крови превратилось в магнетизм. Оно влекло. Кажется, именно так вампиризм зарождается в людях. Но она не хотела пить кровь, она лишь хотела ею любоваться, как чем-то изысканным. Как этим платьем, как искрящимся в бокале дорогим вином, как устами любимого.