Наталья Якобсон - Изувеченный [litres с оптимизированной обложкой]

Корделия глянула на кольцо на своей руке – его подарок. Захотела сорвать жемчужное ожерелье и не смогла. Зачем уничтожать память о хорошем, в какую бы боль она сейчас ни превратилась.

Черная птица билась в окно, только теперь она казалась угольно-черной, будто спаленной. Та ли самая эта птица, которая прилетала в день их знакомства? И как она нашла дорогу сюда? Как находят ее почтовые голуби? Как птицы могут следовать от окна к окну за теми, кого хотят свести с ума?

Корделии хотелось отпугнуть ее, но она только молча стояла и смотрела. А птица смотрела на нее. Как-то зловеще. И только тут девушка вспомнила о кинжале, который лежал на дне шкатулки. Что, если взять его и слегка уколоть палец? Что будет тогда?

Нет, не стоит испытывать судьбу. Корделия смяла в руках платье. Наверное, нужно отослать его назад. Той, кому оно принадлежало по праву.

Клер вытерла рукой запотевшее зеркало в ванной. Он снова был там и вызывающе ухмылялся ей. Ее обезображенный демон, который иногда мог становиться таким красивым и манящим. Сейчас она не знала, кричать ей от страха или произносить ругательства. Он снова вернулся, и, кажется, он стал более сильным.

Она слишком долго не наносила себе порезов! Теперь Клер решила компенсировать это с лихвой. Жаль, что все бритвы куда-то исчезли, будто это он нарочно их спрятал. Но на кухне все же завалялись ножи. Клер кинулась туда за одним из них. На миг она остановилась в дверях. Ей почудилось, будто он сидит на диване.

Мог ли он стать материальным? Наверное, мог. Ее кровь как будто уже ничего не меняла. Однако Клер все равно выдвинула ящик на кухне, схватила первый попавшийся нож и полоснула себя по руке. Боль быстро привела ее в чувство, но в ее ушах еще долго звучал его сатанинский хохот и голос, звавший:

– Корделия!

В сводках новостей передавали о трагедиях, недавно произошедших в тех местах, где побывала мимоходом Клер. Она решила проверить все еще раз. Узнала, в какой больнице лежит одна из выживших жертв, съездила туда и начала тихо расспрашивать. Действительно ли та видела перед аварией красивое лицо, которое внезапно стало пугающим.

Ответ был неизменным: «Да».

Правда, Клер задавали много лишних вопросов. Не журналистка ли она, не пришла ли из полиции или районной газеты. Она могла бы сказать, что приняла на себя роль великомученицы, спасая их от участи, которую уготовил им он. Но она никогда так не говорила. Ей не нужно было, чтобы люди обращались к ней за благословением или считали ее помешанной.

Она уходила от них, ничего им не рассказав. А дома в зеркале ее дожидался он, еще более озлобленный и кровожадный, чем обычно.

Венеция, столетия назад

Дож проснулся в холодном поту. Это был не сон! Не сон! Чье-то присутствие было до сих пор ощутимо возле кровати. Чьи-то израненные до кости руки с вывернутыми суставами трогали зеленый полог, и казалось, что это смерть стоит перед кроватью, как перед шатром, в который можно войти. За жертвой!

Но разве жертвой был не сам Донатьен? Такая мысль его чуть-чуть успокоила. Дож глянул на распахнутое окно, за которым простиралась Венеция. Красивый город, в котором не осталось на сегодня самой большой его достопримечательности – юного синьора, который, увы, составлял всем правящим здесь мужам слишком большую конкуренцию.

Донатьен! Он был слишком ярок, слишком красив, слишком богат… и неважно, что его золото бралось словно из ниоткуда. Даже слухи о том, что он занимается магией, не ограничивали уважения, которое народ испытывал к нему. Но к этим слухам можно было прицепиться, чтобы затеять судебный процесс над колдуном.

Это было не его идеей. Здесь совесть дожа оказалась чиста. Он не первым предъявил обвинения, но он и не препятствовал. Когда родня и враги объединились против Донатьена, он мог бы помешать им, но вспомнил о своих опасениях и не стал вступаться за друга. Каждую ночь он спал и видел, как Донатьен сменяет его во Дворце Дожей. Теперь Донатьена не стало, но сны изменились. И дож наконец пожалел о том, что не оказал помощи, хотя юный друг наверняка ждал от него этого в камере пыток. Друг, который казался дожу слишком неотразимым, и поэтому дож не стал препятствовать его устранению.

Он снова уснул, и теперь ему снились не камеры пыток, а кухни. Самые обычные кухни дворца де Франко, в который он как-то раз случайно заглянул и увидел, как повара разделывают там нечто диковинное, что хозяин выловил из моря. Во снах кухни были пусты от съестных запасов, как, впрочем, и от слуг и поварят. Зато ножей здесь вдруг стало слишком много. Чьи-то обезображенные руки разделывали на столе несколько окровавленных кусочков мяса. Дожу было больно. Он видел лунный свет, проникающий в огромное, совсем не кухонное окно, ощущал спиной горячую поверхность, на которой лежал. Под ним была столешница или противень, он точно не мог определить. Он знал, что должен подняться, и не мог, потому что его тело было разрезано. Не осталось ни рук, ни ног, живот был вскрыт и выпотрошен, как у дохлой рыбы. Но он был жив. Во сне он все еще ощущал себя живым и окровавленным. Он хотел кричать, но, раскрыв рот, понимал, что язык у него вырезали. И те куски мяса, которые кто-то старательно разделывал на столе, – его собственные кишки!

Раз, два, три! Нож ритмично отбивал удары по разделочной доске. Кишки гнили прямо под ним. Дож не сразу сообразил, что изуродованные руки принадлежат Донатьену. Он и подумать не мог, что сгорбленное, искалеченное существо за столом – это и есть Донатьен. А ведь отправляя человека на пытки, нужно понимать, что его там изуродуют. Когда-то он даже радовался тому, что из пыточной Донатьен уже не выйдет таким красавчиком, которому все завидовали. Только сложно себе вообразить, что живое существо можно изуродовать до такой степени. Он напоминал карлика-уродца из детских страшилок. Дож почти видел, как дети поют во дворах считалочки, вызывая его из ада, чтобы он наказал их врагов, а он появляется, чтобы перерезать их всех.

Ему все еще хотелось кричать, но он лишь шлепал губами, как рыба. До тех пор, пока к нему не подошла какая-то синьорита в красном. Кажется, он где-то видел раньше эту красавицу. На балу с Донатьеном. Тогда ее платье было светлым, теперь оно выглядело целиком пропитанным кровью. Она что-то тихо напевала. И в руках у нее была игла с белой ниткой.

Почему-то ему показалось странным, что она все еще осталась красивой. Во сне он не мог отделить ее от Донатьена, словно она была его душой, а не отдельным существом. Но размышлять об этом он мог только до того момента, как ее ловкие пальцы вогнали иглу ему в носогубные складки. Вслед за иглой потянулась и нитка. Она тоже очень быстро стала красной. Дама Донатьена была ужасающе безмолвной, как какое-то суровое небесное создание, как крылатая маска, которую он когда-то видел в ее руках. Теперь в них была окровавленная иголка, которой они очень ловко орудовали. Он с ужасающей ясностью вспомнил, что в свое время не сказал ни слова в защиту Донатьена, а теперь красавица запечатывала его губы своим шитьем навсегда. Даже во сне дож ощутил, что боль была адской.