Кристиан Бэд - Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей

Эрэльрих вёл странные, заставлявшие сжиматься сердце сказы о людях, любивших и страдавших так сильно, что опускались небеса и звёзды начинали плакать. Он пел о людях, чьи чувства были сильнее древних богов-стихий: ветра, дождя, радуг и сполохов.

А Старейшина молчал, хотя Дмиор считал, что это ему положено что-то сказать в ночь перед боем. Да и песнопевец плёл далёкие от войны кружева. Только один мрачный ритм запал Дмиору в душу отдалённым звоном мечей и привкусом соли на губах. Ритм был очень простым, и зазвучал лишь тогда, когда Дмиор ощутил, что сердце успокоилось и предстоящие на рассвете испытания не разорвут его.

И тогда он понял, отчего молчит Старейшина. Ведь ни от кого и так не было сокрыто, что на рассвете войска Гражина начнут сходиться с «веером» кочевников, и рыбаков они погонят перед собой, прикрываясь живым щитом от конных лучников. И будет чудо, если хоть кто-то из них встретит закат.

Чудо? Бывает ли оно?

Голос певца вселял надежду. И не только рыбаки внимали ему.

Мощный баритон резал на куски ночь, и многие из солдат Гражина, не обременённые караулом, поднимали глаза к звёздам. И, когда Эрэльрих скользнул во тьму, никто не задержал его — песнопевец прошёл сквозь посты Гражина, как ветер из древних баллад.

Укрепившись духом таким странным для себя образом, Дмиор вспомнил и о молитвах и подступил с этим к Старейшине.

Обычно Старейшина терпел Дмиора, как бык терпит слепня, отмахиваясь хвостом и заходя поглубже в грязь. Сроду не спорили они о богословии, хотя Дмиор нутром чуял в Старейшине идейного противника и даже врага. Однако бык терпел, и слепень пил кровь помалу.

Но в эту ночь Старейшина неожиданно ответил на укоры Дмиора: что, мол, надо бы и помолиться перед последней битвой.

— Ты оскорбляешь Бога мыслями о том, что ему нужны-де твои молитвы! — сердито сказал он. — Бог не питается эманациями служащих ему людей, не пьёт чёрный дым кровавой жертвы. Ты видел Всадника? Само существование его противоречит духу всей вашей церкви.

— Значит, это вера во всадников мешала мне всё это время вести вас к Чистому Богу? К Чистому и Светлому, который создал нас! Дарит нам экстаз любви своей! — воскликнул Дмиор, совершенно искренний перед смертью.

Однако пафос его речей не разгорячил Старейшину. Отвечал он так же сердито и почти равнодушно:

— Мы верим в Чистого. И потому мне не о чем с тобой говорить.

— Почему же тогда не идёте вы в лоно матери-церкви, создающей храмы истинного света и…

Взмахом руки, брезгливым и скупым, оборвал Дмиора Старейшина.

— Ты видел Всадника, — повторил он. — Ты слышал баллады Эрэльриха о том, как вошли Всадники в наш мир. К чему пришли они в погоне за страстями безумной силы — любви ли, ненависти ли, веры ли?

— Веры? — удивился Дмиор.

— И веры. Страсти или властны, или не властны над нами.

— Я не понимаю, — сказал Дмиор.

— Не понимаешь? — удивился Старейшина. — Или силишься не понять? Тогда я объясню тебе, как объяснил бы ребёнку. Где-то и когда-то, давно, Всадники были людьми. Но люди эти были одержимы чудовищной силы страстями. И теперь им суждено блуждать, искупая своё существование тоскою по человеческому. Они очень сильно верили. И очень сильно любили или ненавидели. И ты давно уже понял это. И понял, что страсть твоя к Богу порочна. Место ей там, в холоде между мирами. Возможно, завтра мы все умрём. Но разве это повод для слез или радости? Солнце заходит и всходит, зерно умирает в земле, чтобы возродиться в колосе. Иди спать. И да будут с тобой твои молитвы, если они помогают тебе. Завтра нас ждёт трудный день.

Старейшина сгрёб угли в центр костра, завернулся в плащ из рыбьей кожи, и Дмиору не оставалось ничего иного, как тоже искать место для сна. Но ещё долго звучал в его ушах, пробиваясь сквозь дремоту, содрогающий сердце ритм.

Утро растеклось красным.

Войско Гражина выстроилось в видимости «веера» кочевников — широкого построения, удобного для быстрой атаки или внезапного наскока.

Трудно было кому-то первым перейти невидимую черту битвы.

Враги выкрикивали что-то насмешливое, но ветер, поднявшийся к утру, относил их слова. Такой ветер, — думал Дмиор, — возможно, помешает и стрелам.

Вот по рядам кочевников прошло волнение — видно, вызывали воинов, которые решились бы выехать перед войском. Но выбор что-то шёл вяло.

Рыбаков, как и ожидал Дмиор, вытолкали вперёд. Впрочем, дали телегу с трофейным оружием — разномастными мечами, щитами, копьями, связками дротиков. Однако почти никто из рыбаков оружия не взял. Они словно бы ждали чего-то, глядя на неровный вражеский строй.

И Дмиор тоже вперился взглядом, и вдруг… на миг ослеп, а потом увидел.

Увидел того же босоногого парня.

Он выскочил внезапно, как заяц порой выскакивает из-под копыт. Жеребец спотыкается, и в замедляющемся времени ты видишь самого себя, летящего через голову оступившегося коня…

Дмиор смотрел, не отрываясь. Всадник нёсся наперерез войску кочевников, навстречу чему-то иному… Да! Словно бы марево задрожало перед ним, марево страха, что гнало впереди себя вражеское войско. Словно лопнула неведомая струна, связующая небо и землю, и перед полчищем врагов встал Другой Всадник!

На плечи его была наброшена волчья шкура с бельмастыми агатовыми глазами. Восседал он не на коне, а на огромном грязно-буром звере, похожем и на медведя, и на гиену сразу.

Казалось бы, войско Гражина должно дрогнуть, увидев нового, страшного врага, но случилось по непонятным Дмиору причинам, иначе. По рядам ополчения покатился воинский рёв, а рыбаки, до того безучастные, как стадо, гонимое на бойню, стали вдруг разбирать с телеги оружие. Всадники словно внушили им надежду, вдохнули боевой дух.

Дмиор видел, как охочие до гарпунов разбирали с повозки копья, а бьющие рыбу острогой — дротики. Мечи же рыбаки брали больше короткие, похожие на привычные им разделочные ножи.

— Что происходит? — спросил первосвященник, протолкавшись к Старейшине.

— Всадники, — коротко бросил тот, не отрывая взгляда от босоногого парня, скакавшего к «предводителю» вражеского войска.

Босоногий приблизился к ужасному всаднику в волчьей шкуре на длину копья и замер. Не видно было, говорили ли они о чем-то, но, похоже, просто стояли друг против друга. Всадник в волчьей шкуре был широкогруд, с могучей бычьей шеей. Зверь под ним легко мог подмять тяжеловооруженного латника вместе с конём. Однако босоногий знакомец Дмиора чувствовал себя рядом с ним далеко не былинкой, пригибаемой ветром. Вся его поза — расслабленная и свободная — говорила о том, что в мире всадников есть более значимые ориентиры силы.

Два войска и два всадника стояли друг против друга. И вот Вселенские весы качнулись, и свершилось что-то неведомое для людей, непостижимое, но ударившее сразу по всем шести чувствам. Кто-то ослеп на миг, кто-то ощутил острый чужой запах… И тут же между всадниками вспухла чернота и оба они сгинули.