Кристиан Бэд - Путями истины. Сборник мистических рассказов и повестей

Боятся теперь бора полечи. Только у волков, в силу природы их дикой, сохранились еще сильные обереги по мощи его.

И сейчас, кажется, огромный и страшный, глядит сам Волос-бор на малую букашку у границы своей. Словно чует себе в ней угрозу. Что жизнь воя для него? Как решает он, карить или миловать? Да и решает ли?

Но кто же тогда ведёт судьбу этой малой букашки, если же не боги здешние? Или — сильней темелкеновы боги? Потому, видно, вой-киян Нетвор и слушает его рассказы про Хорса, словно бы ищет сильного заступника для рода своего. Стареет здешняя земля, подустали боги росов, не берегут больше сынов. Что ждут? Хотят чего? Жертв человеческих, чтобы мир обновить? Полечи говорят: мол, как пойдёт косить навья коса, как омоется старый мир кровью, так и потекут дороги перед людьми навые, новые. Только куда приведут те дороги, что на крови?

И… что спросит сегодня у Темелкена Нетвор? Не зря ли послушал конник побратима своего? Правда и Родим будет ждать его в военном лагере воев. О полночь. Когда Хорс-защитник дальше всего уйдет от земли, мертвой воды хлебнёт, путы на него железные под землёй наденут.

Темелкен спешился, проверил простецкое, на манер степняцкий, седло-попону. Предстояло одолеть к полуночи незнакомую дорогу по тёмному, чужому бору.

Тих был ещё Волосов бор. Не трусливой дюжины был и Темелкен. Однако стоило поторопиться под защиту острых кольев, страшных кольев и для чужака в лесном лагере волков Нетвора.

Но в эту ночь чужак, бежавший из степняцкого плена вместе с волком Родимом, должен был умереть в этом лесу, а народиться предстояло новому вою волчьего рода.

Темелкен вдохнул повлажневшие запахи самого начала ночи. И заболело бы у него в груди, да не пересилила тревога крепости молодого сердца.

Зверьём, не дымом пахло в военном лагере воев. Ворот не было — проход тоже заставляли кольями, но сейчас он был открыт ещё, напоминая последний путь к отступлению.

Выбеленные дождем и ветром зверячьи черепа, обсевшие частокол, пялили на Темелкена пустые глазницы. В проход видны были: утоптанная поляна да глухая курная изба, длинная, без окон, и, словно бы, без двери, потому что дверь по обычаю древнему открывалась в сторону леса. В ворота боевого лагеря входили люди, в избу обрядовую — в лаз закрытый шкурой проползали, а из дверей избы волками неслись в лес — перекидывались через частокол, и горе тому, кто на пути вставал.

Про всё это Темелкен знал от побратима маленько, но и робел тоже. Боевой конь его опасливо раздувал ноздри, но не дрожал и ноги ставил твердо. Темелкен, держа спину нарочито прямо, и не глядя на незнакомые дикие лица, спрыгнул, огладил коня. Но тут подскочил веселый Родим и сбил с него всю сработанную страхом кольчугу высокомерия.

— Ой, Мёдвед! — завопил полураздавленный объятьями побратима Темелкен. (Знал он, зверя в бору своим именем не называют, не накликать чтоб).

Родим был на полголовы выше худощавого, тонкокостого Темелкена, а уж в груди — точно, что матерый бер [2] Бер/бур — бурый, urs- (лат) — русый — так же, как и медведь — особые слова, употреблявшиеся, чтобы не называть табуированным именем хищника. . И темперамент у него был тот же — непредсказуемый, взрывной. По лицу его, как и по морде медвежьей, не поймёшь, чего дальше сделает побратим: с одним лицом — то спокоен он, как вода, и вдруг — что сель! Только глазам Родима чистым доверял Темелкен — не лицу, не улыбке волчьей.

Пахнущие звериными шкурами и медвежьим жиром вои-росы сливались пока для Темелкена в единую звероподобную массу, но рядом со знакомым, уверенным в себе побратимом чувство опасности поумерилось. Он стал с любопытством озираться.

Лагерь был чист, свежим дымом в нем совсем не пахло. Костров, значит, пока не возжигали. Может, огонь будет делаться какой-то особый? Вои — одеты не по-боевому, (как посчитал Темелкен), больше обнажены, на грудях — обереги и звериные зубы. Похоже — обряд. Знать бы, какой?

Впрочем, жалеть о содеянном привычки Темелкен не имел. Жил от восхода до заката. И, миновав ночь, как солнце рождался сызнова.

Но вот смех и разговоры, словно бы сами собой, стали стихать. Молоденький вой, тощий, как Темелкен, вынес к неширокому проходу в частоколе охапку полыни и что-то вызывающе закричал в сторону леса, словно бы звал кого-то. Повторил раз, другой…

Темелкен хорошо понимал волков раньше, но тут не понял. Видно кричал вой что-то запретное, древнее.

Стали складывать кострище. Темелкену велели снять рубаху, из конопли наскоро связали чучело и в эту рубаху одели. Скоро запылал костер. Чучело задымилось в нем, засмердело. Темелкен смотрел, как оно горит, и было ему жалко, словно с чучелом сгорала и часть его самого. Конника подтолкнули ближе к костру, так что голова от дыма пошла кругом. А потом он обернулся и увидел высокого воя с лицом, закрытым берестяной маской и древним кремневым ножом в руке. А сбоку уже подошли с резаной из липы чашкой, и что-то паром шло из нее вверх…

В ту ночь чужие обряды сильно утомили Темелкена, от тайного питья повлекло в сон. Он терпел, ждал, пока не понял, что от обряда к обряду становится все ближе и ближе по духу стае Нетвора, что его больше не отталкивают странные запахи волчьих тел и дикие лица. То, что казалось ему оскалом — стало улыбкой. Грубой была та улыбка, но не скрывала она второго дна души, как у кочевых народов и соплеменников Темелкена. Не нужно было пока волкам лгать и хитрить лицом. Тот, кто резал острым кремнем грудь ему и руки в положенных местах — совсем не желал зла и не радовался боли. Просто жили волки. И по нраву пришлось это истосковавшейся душе Темелкена. Проведший три зимы в плену среди не имеющих в его глазах правды за душой степняков, отвыкший от родичей, Темелкен стал ощущать странное единство с соплеменниками Родима. И на последний обряд братания с новой своей семьей пошел он легко. Приняв испытание кровью, с искренней радостью обнимал потные тела волков — новой своей семьи.

Когда утром заржал над землей жеребец Хорса, измученный и опустошенный, Темелкен крепко спал рядом с чужими воями. Так крепко он спал много лет назад в родном доме, в далеких, неведомых землях, в городе белокаменном.

Тогда не знал он еще безумия одиночества.

Старый водун укрывшимся в городище полечам-ратаям казался стариком слабым и мало на что годным, ведь вот уже десяток лет не видали серьёзных врагов у городища. Изредка налетали малые кочевые племена, но городище справлялось силою рати, к древней мудрости не прибегая. Мощь духа становилась среди полечей вещью невиданной, а потому и враждебной уже. Однако волки воспитывались еще в старом укладе, и странный огонь в глазах старика-водуна не оттолкнул Родима и молодого воя Зорю, сопровождавших Нетвора.