Джеральд Бром - Крампус, Повелитель Йоля

Я выбил крест у него из рук, и ударил его по лицу. Он даже не моргнул, только все глядел на меня этими своими холодными глазами. Я пришел в ярость, ударил его опять – этот удар свалил бы и быка! И ничего, он будто даже ничего и не почувствовал, и тогда-то я в первый раз увидел, как он улыбается. Это была улыбка жалости. Жалости – ко мне. Так смотрят на запутавшегося ребенка! О, этот пренебрежительный взгляд, как он жег меня! И тогда я схватил из огня раскаленную кочергу и ударил его прямо в лицо. А он – рассмеялся. Этот звук преследует меня и поныне. Этот звук изгнал у меня из головы всякую разумную мысль, и я ударил его опять, и опять, я был готов убить его… И все же на нем не осталось ни единой отметины. Я будто камень бил, а он все смеялся, и этот хохот грохотал у меня в голове. И вот тогда-то я и увидел, что за чудовище я приютил, понял, что все это время он играл со мной, что даже тогда, когда он родился заново, воплотившись в новое тело, заклинание Одина не утратило своей силы. И все же продолжал его бить; бил и бил, пока больше уже не мог удержать кочергу. И он забрал у меня кочергу, с легкостью, будто у ребенка, сшиб меня на пол, и бил меня ногами, и по голове, пока все вокруг не начало тускнеть. И я погрузился во тьму, а его смех все звенел у меня в ушах.

Джесс опять закашлялся и скрючился, схватившись за живот.

– Да, понимаю, непросто такое услышать.

– Что? – еле выговорил Джесс.

– Вот, глотни еще, – Крампус протянул Джессу флягу. – Пей, сколько влезет. Есть и худшие способы уйти из этого мира.

Джесс отпил из фляги.

– Господи… Как же ты любишь… Поговорить.

– Что?

Джесс, поморщившись, прикрыл глаза.

– Поговорить? Да, порой. – Крампус тоже сделал глоток и продолжил: – Очнулся я в своем собственном погребе, в цепях. Я был прикован за запястье и лодыжку к дубовому столбу. Он сидел в кресле, в моем кресле и смотрел на меня все с тем же каменным выражением лица. Мешок Локи лежал у него на коленях, как трофей. Он предложил мне свободу, если взамен я научу его секрету мешка. Как ты знаешь, никакого секрета здесь нет, нужно просто быть прямым потомком Локи. Другого способа я не знал, магия мешка – это не моя магия, это было великое колдовство самого Локи. Этого я ему не рассказал, потому что боялся подписать себе тем самым смертный приговор. Вместо этого я сделал вид, что не хочу говорить.

Он забрал себе мой большой дом в лесу, а меня бросил гнить в погребе без солнца, без луны, надеясь, что со временем я переменю свое решение. Десятилетия ползли одно за другим, а я жил, питаясь одними улитками да гнилой водой. Я усох, стал бледной тенью самого себя, но мой дух не был сломлен. Даже тогда я знал, что, сумей я продержаться и выстоять, время для мести придет.

Он не стал дожидаться, пока подчинит себе мешок. Его одержимость этим святым росла, и, хотя Николай умер больше тысячи лет назад, Бальдр облачился в его одежды, украл его имя, отрастил длинные седые волосы и бороду, не замечая, как он смешон в своем подражании мертвому святому.

Он не знал удержу, предавая Древних, предавая свое собственное наследие. Пусть я был в заточении, но традиция святок все равно продолжала жить в этих землях. Однако это стало меняться, когда Бальдр начал свое правление, когда он принялся повсюду навещать дома на Рождество, притворяясь святым Николаем, раздавая подарки и благословения, проповедуя свое лжеучение. Ему было мало просто узурпировать зимний солнцеворот – он не успокоился, пока все, что касалось Йоля, не оказалось похоронено, забыто. Он прилагал все усилия, чтобы заставить людей забыть – забыть, откуда взялась эта традиция, забыть Йоль и Повелителя Йоля.

И как легко ему удалось их одурачить, заставить есть яд у него с руки! Потому что когда Бальдр был среди смертных, как легко он играл роль добряка-святого – будто он был для нее рожден. Они тянулись к нему, внимали его речам о любви и доброте, а он играл на популярности бога Иисуса Христа. О, он стал мастером управления толпой! Он печатал и распространял повсюду сказочки о своих добрых делах, и вскоре слава его распространилась повсюду, как и христианство.

Но все это было ложью, одной большой ложью, потому что, проповедуя христианские добродетели, он одновременно старался проникнуть в глубины магии Древних. Из своей камеры я видел, как он открывает заново самые темные искусства, втайне совершая те самые вещи, которые он во всеуслышание проклинал как ересь и ведовство. Это он пытался, все время пытался разрушить чары мешка Локи. Уже тогда он понял, что дело в крови, и чуть не выжал меня до последней капли, пытаясь управлять чарами с помощью моей крови. Он выследил последних из Древнего народа – в основном эльфов, но была и пара гномов – и приставил их к работе, заставив служить его целям. Он укрепил мой лесной дом, выстроил башни и каменные стены, увенчанные острыми пиками, расширил погреб, превратив его в подземелье, где он занимался своим злобным ведовством. И, пока я гнил по его милости под землей, он…

Крампус остановился, замолчал и поглядел на человека. Голова Джесса упала на бок, глаза были закрыты; дыхания не было слышно вообще.

– Похоже, я тут с самим собой говорю, – Крампус скрестил руки на груди и хмыкнул. Он поглядел вокруг, на мертвых, и потянул носом, наслаждаясь запахом крови. Как это было хорошо – снова убивать злодеев. Уже тысячу лет он не чувствовал себя таким живым. Он подумал об еще одном плохом человеке, о котором говорил Джесс. «Кто этот злодей, Джесс? Этот Диллард? Правда ли, что за свои черные дела он заслуживает смерти? Мне, например, хотелось бы знать».

Он ткнул Джесса когтем. Джесс никак не отреагировал. Крампус наклонился поближе, понюхал его и улыбнулся:

– Твой дух силен, Джесс. Все еще держишься, хотя должен был бы уже умереть, – он посмотрел на его изуродованные руки. «Жаль терять человека с даром музыки». – Хотел бы ты пойти со мной, Джесс? Хотел бы убить Дилларда своими собственными руками?

Джесс не отвечал.

Крампус побарабанил пальцами по наконечнику копья.

– Да, думаю, хотел бы. Да, да, совершенно определенно хотел бы.

Он взял руку Джесса и укусил его в запястье.

Песня… Откуда-то издалека… «Сердечко мне разбила». Джесс решил, что он, наверное, оказался в аду, потому что в раю его никогда бы не стали так мучить. Он открыл глаза. Ад довольно сильно смахивал на кабину пикапа. Джесс сел, но сделал это слишком быстро, и все вокруг завертелось. Ухватившись за сиденье, он застонал.

– Скоро тебе станет получше.

Джесс обнаружил, что рядом сидит Крампус, и на лице у того играет плутоватая ухмылка.